— Это похоже на очень хороший план действий.
— Впрочем, я не могу этого сделать, он никогда меня не простит. Я буду посмешищем до конца своих дней. Что я ему скажу о тридцати тысячах? Скорее даже это — сорок тысяч, если учесть стоимость машины и все другие деньги, которые я потратила. — Она поглаживала свою крокодиловую сумочку сжатыми кулаками.
— Существует возможность получить их назад. Имеете ли вы представление о том, куда отправился Генри? Наверное, вряд ли.
— Он не сказал мне ничего об этом. Он просто взял и уехал. Теперь я знаю, что больше его не увижу. Но если он мне попадется, я выцарапаю ему глаза! — Это было так по-женски: выцарапывать глаза гангстеру. Я не знал, смеяться мне над ней или присоединиться к ее плачу.
Я посмотрел в окно, на лужайку, где в солнечных лучах плясали разноцветные брызги из механической поливалки.
— Были ли ему письма, телефонные звонки, телеграммы? Не заходил ли кто?
Наступила продолжительная пауза, а я продолжал наблюдать за летящими водяными брызгами.
— Ему позвонили по прямому проводу из Сан-Франциско, вчера. Я сама подошла к телефону, он заставил меня пройти в спальню и закрыть дверь. Имеет ли это какое-нибудь значение?
— Может иметь. — Я встал. — Постараюсь проверить. Не было ли какого намека на го, кто мог звонить, не произносились ли какие-то имена?
— Нет.
— Но вы уверены, что звонили из Сан-Франциско?
— Да, конечно. Об этом сказала телефонистка. — Она откинула волосы с лица назад и стала казаться менее расстроенной. В ее глазах появился холодный блеск твердости, чего раньше я не замечал.
— Я должен сообщить вам, миссис Феллоуз…
— Миссис Бэррон, — настойчиво поправила она. — Практически я не была замужем за Генри.
— О’кей, миссис Бэррон. Вы можете добиться лучших результатов, если расскажете обо всем полиции.
— Не могу. Это попадет во все газеты. Тогда я вообще не смогу вернуться домой. Неужели это непонятно?
— Если мне удастся вернуть ваши деньги или хотя бы часть их, я возьму с вас комиссионные — пятнадцать процентов. Это составит четыре с половиной тысячи из тридцати.
— Согласна.
— Кроме того, выставлю вам счет за те расходы, которые мне придется произвести. И это все. Обычно я беру поденную оплату, но ваше дело — нетипичный случай.
— Почему мое дело нетипичное?
— У меня есть свои собственные основания желать встречи с этим… Генри. И если я его разыщу, то поступлю так, как сочту нужным. Вам я ничего не обещаю.
Глава двадцать седьмая
В полночь я запарковал свою машину на площади. Практически пустая от народа, она была со всех сторон продуваема влажными ветрами с океана. Яркие неоновые фонари, освещавшие ее, бросали вызов ночной тьме. Я повернул на уходящую вниз улицу, обогнал несколько гулявших парочек.
Оранжевая вывеска «Берлога» была одной из десятка таких вывесок перед барами в этом квартале. Я спустился по грязным ступенькам и вошел в заведение через автоматические двери внизу лестницы. Большую квадратную комнату с закругленными углами придавливал такой низкий потолок, что как бы физически ощущалась тяжесть раскинувшегося наверху города. Резная стойка расположилась полудугой у стены слева, оставив достаточно места для бармена и набора напитков. У других стен — кабинки и столики. На свободном пространстве в середине зала сидел за роялем усталого вида человек, одетый в поношенный смокинг, и выбивал веселые ритмы на расстроенном инструменте. Вся мебель, включая и рояль, была покрыта эмалью ярко-оранжевого цвета. Вереница изображений голых женщин с оранжевыми волосами водила хоровод на стенах под слоем сажи.
Возле стойки сидело несколько посетителей: парочка хорошо одетых молодых людей, которые выглядели чужаками в этом заведении, и пара одиноких, выискивающих добычу моряков. Еще несколько человек, все мужчины, сидели за столиками в ожидании, не произойдет ли что-нибудь интересное. Пятеро или шестеро праздных посетителей, все женщины с помятыми лицами, столпились вокруг рояля веселой напевающей кучкой, пританцовывая в такт музыке. Одна из них, с плохо окрашенными волосами под блондинку, в зеленом платье с неровно свисающим подолом, начала напевать что-то стонущим голосом.
Пианист вполне мог бы сойти за труп в любом морге, если бы не двигался и не терзал костлявыми пальцами разбитую клавиатуру. Он был седой и нетрезвый, но трудно было сказать, какой дряни он набрался. Я присел за стол недалеко от рояля и смотрел на него до тех пор, пока он не повернул ко мне свое лицо. У него были печальные, неправильно поставленные, некрасивые глаза, похожие на дырочки посреди сморщенной, как гнилое яблоко, мордашки.