Он посмотрел мне в глаза. Его лицо стало старым и нездоровым.
— Мне надо было пристрелить вас, когда была такая возможность.
— Да, но вы же этого не сделали. Ваша песенка спета, Спид.
— Да, — согласился он печально. — Моя песенка спета. — Его голос прозвучал хрипло и еле слышно. У меня создалось впечатление, что фактически он и не надеялся на успех и находил горькое удовлетворение от сознания того, что это предвидел.
— Вы заставляете меня зря терять время. Где товар?
— Я вам дам на это честный ответ, если вы прямо ответите мне на следующий вопрос. Кто подставил меня вам? Вряд ли я могу отомстить, но мне хотелось бы просто знать это.
— Никто.
— Никто?
— У меня были кое-какие ниточки, которые мне удалось связать воедино, остальное — беготня, волка ноги кормят. Вы, конечно, не поверите в это.
— Ну, что вы! Я вам верю. Да и какая теперь разница? — Он с раздражением покачал головой, так как находил нудным слушать ответ на собственный вопрос. — Это дерьмо находится в коробке из-под табака в буфете, на кухне.
Там я и нашел товар.
Глава двадцать девятая
Я решил, что надо делать с Руфью, еще до того, как вернулся в отель «Грэндвью». Я понимал, что если не заеду за ней, то никогда себе этого не прощу. Девушка-подросток с героином в крови могла присниться только в кошмарном сне.
В вестибюле было темно и пусто, если не считать ночного портье, сидевшего за своей конторкой с научно-фантастическим журналом. Он спустился с межпланетарных высот и окинул меня быстрым взглядом. Никто из нас не сказал ни слова. Я направился к лифту, а затем — в освещенный красным светом коридор, к номеру 307.
Девушка спала в том же положении, в котором я ее оставил, свернувшись калачиком. Она пошевелилась и вздохнула, когда закрылась дверь. Я подошел, чтобы взглянуть на нее. Короткие золотистые волосы, закрывшие ее лицо, шевелились от ее дыхания. Я отвел их с ее лица. Она приподняла руку, как будто защищаясь от кого-то, но продолжала спать. Она пребывала в таком глубоком сне, что невозможно было вывести ее из этого состояния.
Я опять налил холодной воды в стакан, стоявший в ванной, поднял девушку и обрызгал лицо. Ее веки заморгали, открылись, и она выругалась.
— Вставай и сияй, Руфь.
— Уходите, вы разбиваете корабль моей мечты. — Она легла на живот и спрятала свое мокрое лицо в подушку.
Я потряс ее за спину:
— Эй, крошка! Надо вставать.
— Нет. Пожалуйста, — вымолвила она жалобно, не открывая крепко сомкнутых глаз.
Я опять пошел в ванную и еще раз наполнил стакан.
— Еще воды?
Не надо! — вскочила она, села и принялась ругаться.
— Одевайся. Ты поедешь со мной. Ты же не хочешь оставаться с Москито, правда?
Ее голова перекатывалась из стороны в сторону.
— Нет. Он противный. — Она произнесла это с детской непосредственностью, окинув сиротским взглядом голые стены, — А где же Москито?
— Он в пути. Тебе надо живо убираться отсюда.
— Да, — повторила она мои слова, как заученный урок. — Мне надо живо убираться отсюда.
Я подобрал ее одежду с пола ванной и бросил ей: свитер и юбку, туфли и носки. Но она все еще была далеко, окончательно не пришла в себя и была не в состоянии справиться с непосильной задачей и одеться. Мне пришлось самому снять с нее пижаму и одеть ее. На ощупь все ее тело было холодным. Мне это напоминало одевание куклы. Ее пальто свободного покроя висело на двери ванной комнаты. Я накинул его ей на плечи и, обхватив ее, поставил на ноги. Она не могла стоять самостоятельно или не хотела этого делать. Руфь опять улетела на свой остров, предоставив мне заботу о своем бренном теле. С грехом пополам я втащил ее в лифт и поставил в углу, а сам взялся за ручку, чтобы спустить лифт на первый этаж. Потом открыл металлическую дверь и поднял ее на руки. Она оказалась достаточно легкой.
Ночной портье посмотрел на нас, когда я проходил мимо конторки, но не сказал ни слова. Несомненно, ему приходилось видеть и более сногсшибательные парочки, вываливавшиеся из этого лифта.
Моя машина была припаркована около желтой запретной линии на бордюре тротуара перед отелем. Я открыл ключом дверцу и положил девушку на сиденье, поместив ее голову в углу на подлокотник. В таком положении она оставалась в течение следующих шести часов, хотя у нее и были попытки сползти на пол. Примерно каждый час мне надо было останавливать машину, чтобы поправить ее тело на сиденье. Большую часть остального времени стрелка моего спидометра стояла на отметке между семьюдесятью пятью и восемьюдесятью милями. Она спала мертвым сном, пока я уносился из туманной ночи навстречу рассвету и долгому солнечному утру, направляясь на юг.