Учеба. Весь день, до вечера мы « догоняли» в школе своих сверстников. По отвоеванным у леса участкам прошел трактор, вспахал огороды сельчан. Мы не смогли участвовать в помощи своим родителям по посадке картошки и всего необходимого; управлялись без нас, троих. Мама с папой, Сашей и Надей рассадили все необходимое; активное участие принимал и малыш. Дали ему маленькое ведерко, сопя и пыхтя, стараясь попасть в лунку, бросал картошку. Больше «путался» под ногами конечно, но старался. Да и как не стараться, когда со всех сторон слышишь: « Ты посмотри, какой Витя молодец!», « Посмотри, да такого труженика в поселке нет!», « Саша, у Вити лучше получается, а ты копошишься.», « Надя, положи картошки вначале Вити, а то я без него как буду садить?.». Когда со всех сторон обласкивают, подбодряют, как же не стараться. После слов учительницы, что мы не называем маму мамой, зная, что мы слышали этот упрек, родители часто и испытующе поглядывали на нас, у кого же первого «прорвется» это ласковое, заслуженное. И не могли мы маму назвать тетей Машей, но и мамой тоже. Разрядил обстановку Витя. В воскресенье, после озера, когда мама приехала с с. Бобровки, отоспавшись, всей семьей пропалывали грядки с земляникой. Обед был готов, приготовил папа, но мы решили доделать грядки а потом и сесть кушать. Сопя, трудясь, Витя все чаще и чаще поглядывал на мать, мама почувствовала кто её обласкает первый, ласково поглядывала на него «не понимая» что он сейчас скажет, что он хочет, и перебралась «случайно» к нему поближе. Наконец «непонимание» мамы Вите надоело, он уселся между грядок, уставился на маму серьезным взглядом и глядя в ласковые глаза требовательно сказал:
–– Мама, я хочу кушать.
–– Сынок, –схватила Витю, прижала к своей груди и разрыдалась –Повтори, сынок.
Из-за плеча матери растерянный братишка –что я такое сказал –быстро обежал взглядом склоненные головы братьев и сестры, отца, и не найдя никакой поддержки, уже не так требовательно, повторил: –М а м а, я хочу кушать, – и если первый раз у него выделено было слово «кушать» , сейчас он выделил, почувствовал маленьким сердцем какое слово надо сказать, и выделил, просто произнес его по букве, выделяя каждую букву, слово –м а м а. Тут уж рыдания и слезы у мамы потекли неудержимо, она присела на скамеечку, держа крепко своего сына. Витя притих на груди у мамы, мы усердно «трудились» все, ощущая вину, что не у нас это слово было первое. И радость плачет. Успокоившись, посадила Витю на скамеечку, пошла умылась, и улыбнувшись светло и ласково, как только может мама, позвала:
–– Эй, трудяги, вы уж и землянику скоро начнете выдирать, не видя, давайте за стол.
А мы и правда, не видели, всем нужно было умыться, и умыться тщательно, успокоиться.
В этот вечер баян у папы играл особенно то радостно, то грустно, с веселых переборов переходя на рыдания. Последний луч солнца, прощаясь, пробежал по верхушкам сосен, над поселком постепенно сгущалась тьма, приходила ночь, в домах зажигались огни. Мы сидели кружком возле мамы с папой и завороженно слушали баян, слушали ночь, слушали бор. А баян плакал, баян рыдал, баян рыдал, как в обед мама, также светло, и также горько. Прервав на высокой ноте, папа уронил голову на скрещенные на баяне руки. Мы слушали ночь, слушали как деревня отходит ко сну, слушали в недалеком болотце «концерт» лягушек, там же квакала утка, сзывая своих ребятишек. И ждали, когда успокоится папа.
–– Это радость плачет, ребятишки –поднял он голову.
–– Пора спать, дети. Коля, посмотри как у малышей постелено, уложи всех спать, укрой.
Мама с папой ушли в дом. Я взял фонарик и полез на крышу, подправил простыни, и спустившись вниз отдал фонарик сестре. Надюша быстро забралась и через минуту позвала нас: –Залезайте. Забравшись, скинув штанишки, «нырнули» под одеяло. У нас вроде как так было, что у каждого свое место, но матрасы сдвинуты тесно и получалась одна общая кровать. Ложились все по местам, младшего в середину, но ночью, повернувшись и подмяв под себя одеяло, залезали к братишке, и бывало так, что все одеяло под нами, а мы, натягивая одно оставшееся одеяло попеременно то с одного бока, то с другого, спали «кучей малой». Ночью кто-нибудь из родителей залазил, раскатывал «кучу малу», вытаскивал одеяла, опять «складывал» нас по местам, но уже не по отдельности, а в общей «куче», укрывал всеми одеялами, и как ни крутись, под себя одеяло не закрутишь. Витю ложили посередке вначале, но крутясь, скручивали под себя вначале свое одеяло, потом соседей, в том числе и Витино; он от холода просыпался, стараясь вытянуть на себя одеяло из под брата –не получалось. Переползал по братьям ко мне, а так как из с меня тем более одеяло не вытянуть, просто ложился рядом. Я почему –то всегда просыпался еще в тот момент, когда он, пыхтя, пробирался по братьям, и схватив, сунув его под одеяло, обнявшись, засыпали. И ни разу никто не проснулся, когда нас «растаскивали» по сеновалу родители. Младший теперь всегда спал со мной. Посмотрев как укрыты братишки, пробираюсь к своему месту. В проходе меня обняли за шею теплые руки сестры и я ощутил поцелуй на щеке – У меня есть теперь старший брат –«ныряя» под одеяльце –Какое счастье!