Чувство невосполнимой утраты накатывало волна за волной, с этим чувством вставали и отходили ко сну, это чувство витало в воздухе, это чувство жило, трепетало, заставляя нас трепетать. Старался запомнить каждый жест, поймать и сохранить в памяти, запечатлеть улыбку, слово наших родителей. Каждый день был для нас последним днем жизни с нашими папой и мамой. По ночам, во сне, душили рыдания, мама будила и успокаивала. Не словами, нет, –своим присутствием. Схватишь мамину руку и успокоено уснул. Утром мама выговаривала мне:
–– Коля, что ты заранее слезы льешь, ведь я еще не съездила. Ты с нами, и все с нами.
Я подходил и молча обнимал маму.
Нет, днем я не ходил «потерянный», «убитый», был весьма активен в помощи, в ласковом слове. Как и мои братья. Чувство неминуемого расставания выталкивало из нас благодарность, весь воздух был пропитан благодарностью.
Мама съездила в город. Через трое суток вернулась расстроенная. Долго в доме разговаривали, ругали власть, ругали законы. Вышли из дома хмурые. Мы все сидели в саду настороженные и печальные. Не получилось. В городе очень удивились, что мы еще в поселке, но отдать нас на воспитание маме не смогли, в «курятник» определить проще. Надюша подошла к маме:
–– Мама, ну пусть еще немного поживут –и заплакала.
Обняв дочку, сказала:
–– Попросила я, чтобы еще на недельку оставили, пообещали. Поживут еще с нами, Надя.
На четвертый день увезли сирот от матери. На милицейской машине двое человек в форме. Витю от груди мамы старший отнял, обнял крепко, и прыгнув на сиденье, скомандовал : « Сережа, гони. Не хватало еще и нам тут расплакаться». И остались на дороге родители с нашим братом и сестрой, провожающие взглядом машину, увозящую их ребятишек.
Глава 3.
Мне не было и тринадцати лет, когда я попал в детский семейный дом, что в городе Бийске. И первая мысль: «Почему же не раньше, не с рождения». Забитые, тупые, расхлестанные, разнузданные; много нас набралось, более трехсот человек. Детдом только организовали и свозили «замухрышек» со всего Алтайского края. Тут кошка окотится, и то жалко уничтожать котят, а тут человеки, хоть и маленькие. Не допустило государство, чтобы мы с голодными глазами шарились по помойкам в поисках куска хлеба, ночевали по вокзалам, воровали и замерзали. А вот родившие нас на это обрекли, ради своих похотей. И обрекают. И нету ни тогда, ни сейчас этому оправдания. Ради потакания своим похотям мы сваливаем всю нашу провинность на обстоятельства, на сложность жизни. Ругаем настоящее время, и вспоминаем с умилением прошедшее. Не от большого ума. Виноваты все, но не мы. Но как бы не было плохо с родителями, и в большинстве случаях совершенно чада их не нужны; хорошо хоть в туалет и на помойку не выкинули, когда родили ,почему то: –любовь к родившим тебя в крови у нас живет, как благодарность. Поговорка говорит: –яблоко от яблони недалеко падает; за редким исключением. Да, может у плотника родиться Сын, которого весь мир почитает за Бога; у маленького царя, которому верно не починялись и собственные слуги, пророк Будда; у крестьян –святой и преподобный Сергий Радонежский. Но родители должны быть сами подобны или по возможности приближенны духовно к своему чаду, и если уж не помогать, то и не мешать в духовном и интеллектуальном росте, как не мешал заниматься отец Ломоносова сыну изучением арифметики и познавать мир, хотя и был недоволен занятиями сына, ибо считал это ненужным. Но что может родиться у пьяниц, проклятых от Бога, которые «балдеют» когда их чадо первое слово говорит не мама а сучка, а научившись немного говорить, не доброе говорит, а посылает очень далеко своего папашу. И откуда у таких детей будет благодарность, если оно, само понятие, никогда на взращивалось и не знают даже само слово, не то что его значение.
Самая не благодарная работа, это работа воспитателя детского дома. Нет , не все воспитанники были на одно лицо. Были и от хороших семей, у которых родители погибли, были и такие, кто и по малолетству даже понял, что быть сытым, одетым и присмотренным лучше, чем ночевать по вокзалам и шариться по помойкам, искать «романтики». Мы отъедались, отсыпались, старались, что в наших силах, и учиться и помогать воспитателям. Но мало нас было поначалу, правильных. Привозят голодных, раздетых, диких. Отмывают, одевают, откармливают. Надо видеть, как набрасываются на еду, с какой жадностью и вожделением её поглощают вновь прибывшие, чтобы понять как наголодались эти маленькие граждане. В столовой во время принятия пищи всегда дежурил врач, и кормили вновь прибывших в таком количестве, чтобы врач мог уследить за всеми. Надо таких брошенных ребятишек, от шести до семнадцати лет, приучать к элементарной чистоте, что посуда должна быть убрана и помыта, полы чистые, кровать застелена, брюки и платьице глаженные, порванное зашито. Чуть ли не все не были приучены не только к чистоте, но и к любому труду, в том числе и умственному. Ходить в школу, выполнять заданное на уроках, элементарная усидчивость –все превращалось в пытку. Какие слава убеждения надо найти, чтобы «пробить» тупость, зачумленость? И так воспитаннику объясняешь, что два помножить на два будет четыре, и на пальцах показываешь, и строжишься, и упрашиваешь –тупой взгляд, или слезы отчаяния и горести, – и опускаются руки. Поставят в школе троечку –пожалеют, и только жалость к маленьким брошенным гражданам –стимул в работе воспитателя детского дома, и этот же стимул как у государства, так и всех, занимающихся благотворительностью. И нет здесь ответа, нет благодарности. Кто благодарен, тот изначально благодарен, а если нет её, благодарности, в начальной стадии, откуда она возмется впоследствии, на какой почве вырастет?