Деда Савелий замолчал и вновь повисла тишина. Пусть и «замороженная» моя душа кричала «нет», но в то же время принимала и напитывала спокойствие и безразличия на многие годы, безразличия на все неизбежное, гнусное, что меня ожидало. Смирение перед кончиной.
–– Люба – слуга Господу и людям. Она сгорит, взойдет на крест для умилостивления грехов предыдущих поколений, родных своих; тебе же, сынок, уготовлена роль учителя в этой жизни. Ты пойдешь враз по двум дорогам –одна дорога чистоты и добра, сочувствия к ближним; а другая—грязь и непотребство. Ты будешь указывать своим примером, своей жизнью, кто по неразумию сошел с дороги истины –так жить нельзя, нехорошо так, так как жили твои родители. И в первую очередь твой живой пример будет для твоих братьев, как укор им, как наставление. Ты будешь своей жизнью как бы говорить: поймите, что я трудился не для себя одного, но для всех, ищущих истину. Но купаясь в дерьме ты не останешься без вины и ждут тебя большие потери, и отчуждение, и непонимание. Души твоей не коснется грязь, как бы ты в ней не купался, ты не упадешь до животного состояния; но кто прикасается к смоле, тот очернится, и хватит ли у тебя, сынок, впоследствии сил выбраться из того вонючего болота; а еще ведь надо и отмыться, чтобы хотя бы в ящик лечь чистым. Неисповедимы пути Господни, какое наказание налагает Он на праведных и чистых сердцем.
Братишка пришел с горки и уже минут пять тихонько сидел на лавочке. Вышел Проня, стал запрягать коня.
–– Пора вам, братья. Поедете вначале проститься и получить благословение в Мульту, к святой, Проня знает, потом и домой. Идите ко мне, благославлю вас, горемыки.
Встал деда Савелий с бабой Машей и невесткой своей Людой. Я с братом подошли и опустились перед ними на колени. « Во имя Отца и Сына и Святого Духа» –перекрестил наши склоненные головы деда Савелий. Встали, обнялись на прощание.
Проня не спрашивая понукнул коня и понеслись сани к любимой. В последний раз. Люба сидела на скамеечке, когда сани по дороге соскользнули с крутояра, встала. Соскочив с саней подошел и нежно обнял. Глаза ввалились, горят огнем, под глазами черные мешки. Не опуская нежные, хрупкие плечи моего Учителя зашли в дом. Опустился перед родной на колени. Положила горячие свои ладошки на мою голову и меня просто пронзил, окутал всего неописуемый свет, в душу вошло блаженство и покой. Покой граничащий с небытием. Летели мгновения как часы, а минуты в значимости сравнялись с годами. Почувствовав что поток света прекратился и не чувствуя ладошек Учителя на голове, встал.
–– Прощай, родной –и спрятала голову у меня на груди.
Обняв, минуту постояли,–отстранился и быстро вышел, оставив стоять мою любимую посреди комнаты. Упал в сани, Проня тронул вожжи и конь с места рванул в галоп –застоялся. Прощай родная, прощай и прости. Конь быстрой рысью увозил меня от любимой, под полозьями саней убегала дорога, звезды, такие близкие и яркие указывали путь, пощипывал мороз уши. Конь увозил меня от мудрости, познания, любви к «обыкновенной и нормальной» жизни, к безалаберности и непотребству. Всему свое время. Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. Проня, в будущем один из самых близких и добрых друзей, понукал слегка коня, мы мчались рассекая ночь. До самого дома никто не проронил ни слова. Возле дома, когда мы с братом сошли с саней, Проня развернулся и уехал не прощаясь.
Всему свое время и время всякой вещи под небом. На другой день, как привез нас Проня, сижу дома, перебирая клавиши баяна. Братишка с утра убежал к своей девчонке, на стадионе катаются на коньках –каникулы. За окном солнышко играет лучиками на снегу, погожий субботний денек наступает, у соседей через дорогу топится баня –стирка и приборка. В душе несуразица, ни на что бы глаза не глядели и не жизнь –тоска. И не получается музыки. Нет, не права, не совсем права моя Любовь, не сразу и не навсегда ушла родная в небытиё. Вышел из кочегарки дядя Сережа, мой будущий тесть, постоял, смотря на мои окна, поразмышлял, и пошел ко мне. Ну, совсем во время, до тебя мне! На приветствие махнул обреченно головой, не прекращая играть. Посидел минут пять, молча встал и вышел. Минут через десять после ухода дяди Сережи прекратил я «мучить» баян, вышел прогуляться. Сразу от дома начинался парк лиственный, в подлеске боярка красная и желтая, черемуха –не осыпались ягоды до таяния снегов, до перепадов температур. А птиц, птиц –зябликов, снегирей, воробьев, клестов –великое множество. А если кто ради потехи еще и кусок сала повесит на ветку –сборище великое. Щуря глаза от блеска снега, сопровождаемый «перебранкой» птиц подымаюсь по извилистой тропе вдоль незамерзающего ручья к его истоку, большущей скале, на вершине которого, на ровном небольшом плато—мое излюбленное место отдыха и успокоения. С плато тропинка, по которой подымался, не видна, скрытая березняком, черемухой, ивняком –но и деревья очень небольшие. С трех сторон уходящие вдаль снеговые, величественные вершины гор. А прямо перед глазами только небо, ясное и безоблачное.