В глазах на мгновение померкло. Потом в густой синей мгле Мирошниченко отчетливо разглядел редкую цепочку вражеских солдат. Она была уже близко, фланги ее загибались.
«Окружают», — догадался сержант, торопливо поставил все четыре гранаты на боевой взвод и аккуратно разложил справа от себя на снегу. Затем выложил ракетницу, взял автомат, деловито пошевелил локтями, удобнее подминая снег для упора, тщательно прицелился и нажал на спуск. Выстрелы прозвучали неестественно громко, звуки их, взбудоражив тишину, унеслись куда-то в сторону моря и еще долго раскатистым эхом замирали вдали. Мирошниченко стрелял скупыми, меткими очередями, и ему казалось, что он видел, как вздрагивает от выстрелов воздух.
Сначала гитлеровцы не отвечали на огонь. «Живым хотят взять», — догадался Мирошниченко. Но когда в цепи стали падать убитые и раненые, со стороны фашистов тоже заработали автоматы. Сержант сильнее вдавил голову в плечи и сменил диск. Дешево он свою жизнь не отдаст! Не-ет! «Только бы дотащил Поляков добычу», — думал он.
Фашисты подходили все ближе. Вот четко вырисовались их темные силуэты на фоне искрящегося снега, вот они приближаются осторожным, неверным шагом, путаясь в длинных полах шинелей, доносятся слова команды на чужом, непонятном языке, вот уже скоро подымутся они для последнего, решительного броска, и тогда… тогда всему конец… На мгновенье Мирошниченко охватило отчаяние. Овладев собой, сержант сжал зубы так, что под кожей на скулах вздулись желваки, и, сдерживая дыхание, длинной очередью повел слева направо.
— Брешешь! Живым не возьмете! Не возь-ме-е-те! — громко, заглушая голосом боль и тоску, закричал Мирошниченко, а автомат стучал и дергался, как в ознобе, послушно выплевывая разящий свинец, властно вжимая врагов в снег, и внезапно смолк. Осечка? Сержант торопливо взвел затвор и, прицелившись, нажал на спуск. Затвор клацнул, но выстрела не последовало. Отбросив бесполезное оружие в сторону, он схватил гранату. Гитлеровцы еще лежали выжидая. Но вот один из них поднял голову, осмотрелся и, картавя, стал выкрикивать что-то сердитым, простуженным голосом. Одна за другой в цепи начали подниматься фигуры, и одна за другой навстречу им полетели гранаты Мирошниченко. Вот двое солдат бегут на него совсем близко, звонко скрипит снег под их ногами, слышно тяжелое, частое дыхание. Сержант с силой бросает гранату и, не чувствуя боли в плече, хватает другую. Взрыв. Взметнулось сверкающее снежное облачко — и гитлеровцы падают.
Последняя граната… Мирошниченко переложил ее в левую руку, взял в правую ракетницу и, вытянув руку вверх, выстрелил. Высоко над головой ярко брызнул красным светом сигнал вызова огня. Потом стал на колени, поднял гранату вверх и сильно встряхнул.
Сухо щелкнул боек и сейчас же зловеще затрещал, зашипел запал, догорая свои считанные секунды. Сержант лег грудью на до боли в руке зажатую гранату и, вздрагивая, борясь со страшным желанием отбросить ее в сторону, крепко зажмурил глаза. Еще несколько гулких, последних ударов сердца — и граната взорвется, и он уже не увидит, как подбегут к нему гитлеровцы, со звериной злобой будут бить и топтать его тело, не услышит, как, сверля воздух, с визгом понесутся на его ракету снаряды, не узнает, что Поляков благополучно достиг с пленным боевого охранения.
…Со стороны города на шоссе показались грузовые машины. В них на скамейках, лицом по ходу движения, ровными рядами сидели солдаты.
— A-а, вот и мои, — оживляясь, проговорил майор.
Я молчал, думая о том, какой силой воли должен обладать человек, чтобы вот так, как Мирошниченко, ждать несколько бесконечно долгих секунд разрыва гранаты. И какую любовь к Родине, какое чистое и горячее сердце нужно иметь, чтобы пойти на такой подвиг!
…Пока машины одна за другой подходили к нам и останавливались, пока солдаты спрыгивали с них на землю и строились по команде старшины-сверхсрочника, такого же аккуратного и подтянутого, как и майор, он продолжал:
— Знаете, ведь тогда я не мог ослушаться, не выполнить приказ своего командира. Но я не переставал думать о его спасении. До траншей боевого охранения я добрался в рекордный срок. Как только я немножко отошел от Мирошниченко, то сейчас же сбросил с себя проклятую ношу и, привязав к ногам пленного ремень, поволок по снегу со скоростью хорошо тренированного лыжника. Такой способ передвижения очень быстро привел гитлеровца в чувство, и остальную часть пути он резво бежал впереди меня, задыхаясь от усталости. Впрочем, и я чувствовал себя не лучше. Добравшись до своих, я едва сумел указать, где остался сержант. Туда немедленно выступил взвод. Но отыскать сержанта Мирошниченко так и не удалось. Возвратившись, командир взвода доложил, что на месте неравной схватки обнаружил восемнадцать трупов. Двух раненых, брошенных гитлеровцами, привел с собой.