— Родные мои! Друзья! — захлебываясь от радости, выкрикивает Лимарев, устремив взгляд в небо. — Так их! Так! Бей, круши! Ага-а! Побежали? — И, забыв, что он на земле и опасность для него еще не миновала, чувствуя какую-то незримую связь с летчиками, лейтенант снова припадает к автомату и выпускает последние пули по мечущимся в панике фашистам. Потом он вскакивает на ноги и устремляется к опушке леса. Теперь уже никто не стреляет ему вслед. Гул штурмовиков и дробный грохот очередей надежно вдавили вражеских солдат в землю. Лимарев пробегает еще несколько метров, и вот наконец перед ним вырастает зеленая стена леса.
На опушке он на минуту оглядывается, смотрит вверх, туда, откуда еще несется грозный гул моторов; переводя дыхание, кричит:
— Спасибо… друзья… Выручили… Спасибо! — и, раздвигая руками ветки, не замечая, как они хлещут его по лицу, быстро идет в глубь леса, где густой ельник и толстые стволы сосен надежно укрывают его от преследователей.
Лейтенанту Алексею Лимареву не пришлось ни долго отсиживаться в лесу, ни переходить линию фронта. Уже на следующий день он встретился со стремительно наступавшей пехотой, а к вечеру попутная полуторка доставила его в штаб полка.
В кабинете командира полка сидел широколицый, скуластый человек в летном комбинезоне и сосредоточенно смотрел в разложенную на коленях карту. Когда Лимарев докладывал, он поднялся и пристально посмотрел на лейтенанта.
— А вот, кстати, и ваш спаситель, — показал рукой на незнакомца подполковник, — командир эскадрильи штурмового полка капитан Сулейманов.
Лимарев быстро сделал несколько шагов навстречу капитану, но потом остановился, устремив вопросительный взгляд на командира полка. Подполковник ободряюще улыбнулся, махнул рукой:
— Обнимайтесь, чего уж там!
Лимарев долго обеими руками жал руку Сулейманова, не в силах ничего сказать от волнения.
— Здорово вы их… на бреющем! — наконец пробормотал он невнятно. — Если бы вы не оказались случайно…
— Зачем случайно? — перебил его капитан. — Ваш командир…
— Коломенский? — подсказал Лимарев.
— …Да, Коломенский… Это он навел по радио. Боезапас у нас еще оставался, ну а парашют — хороший ориентир, я сразу увидел его. Остальное было не так уж трудно. Немцы штурмовиков, как огня, боятся. Только пройти на бреющем — разбегаются, как мыши…
Командир полка подошел к летчикам и, положив им руки на плечи, легонько подтолкнул к двери:
— Ну, ну, идите поговорите, как следует… друзья. А о вылете с вами потом, товарищ Сулейманов…
Когда они вышли, Лимарев увидел Коломенского. Капитан, высокий, худощавый, с несвойственной ему быстротой шел навстречу, а за ним, еле поспевая, бежали летчики эскадрильи.
Охота за «скрипачом»
тояла суровая зима 1945 года. И хотя на носу был март, зима отнюдь не собиралась уступать своих позиций весне. В это время свирепых метелей и обжигающей стужи на одном из участков советско-германского фронта, на плацдарме за Вислой, советские войска готовились к большому наступлению.
Справа, где плацдарм занимал значительную площадь, день и ночь шло сосредоточение новых частей. Слева, где он достигал всего лишь двух-трех километров в глубину, уже два дня наши части вели ожесточенные бои с целью его расширения. Последовательно, овладев первой, второй и третьей траншеями гитлеровцев, стрелковые подразделения к исходу второго дня вклинились в их оборону на глубину от одного до полутора километров. Фашистское командование не хотело мириться с утратой своих позиций. Оно подвергало наши войска частым артиллерийским налетам, бомбило их с воздуха, бросало в бой свою пехоту. Но атаки гитлеровцев неизменно разбивались о стойкость и мужество советских пехотинцев и артиллеристов, танкистов и самоходчиков.
Вот тогда-то, в ночь на третьи сутки непрерывных кровопролитных боев, у гитлеровцев и появился многоствольный реактивный миномет, который солдаты за его протяжный, скрипучий и густой звук выстрела прозвали «скрипачом».
«Скрипач заиграл» около часу ночи. Хорошо зная места своих недавно покинутых траншей, фашисты нанесли нашей пехоте значительный урон.
И началось…
Лихорадочно зазвонили телефоны, спешно заработали радиостанции, в эфире и по проводам понеслись доклады вышестоящему штабу. Оттуда немедленно последовал короткий приказ: «Использовать все виды разведки, засечь и артиллерией уничтожить. Исполнение донести».
…Дошел приказ и до командира взвода оптической разведки старшего лейтенанта Александра Маркияновича Каргина — сутуловатого, худощавого офицера лет тридцати пяти, с овальным, суженным книзу лицом и зеленоватыми глазами. Рот у Каргина словно заключен в скобки двумя глубокими симметричными складками на впалых щеках, поэтому кажется, что с лица его никогда не сходит улыбка.
В боях Каргин участвовал уже второй год, и война многому его научила. По рассказам он знал, что засечь реактивный миномет — дело нелегкое, поэтому, получив приказ, сразу забил тревогу, поднял всех на ноги.
Взвод Каргина был развернут полностью, на все три поста наблюдения, но, несмотря на это и на непрерывное дежурство разведчиков у стереотруб, первый залп «скрипача» поймать всем трем постам наблюдения не удалось.
«Вот если бы миномет дал второй залп, — подумал Каргин, — уже тогда бы мы его нащупали. А то кочует, дьявол, прячется… Да и как его возьмешь с первого залпа? Вспышку один из постов может и не наблюдать, а пересечение двух направлений, без третьего, контрольного, — это же неточно…»
Едва стало смеркаться, Каргин решил сменить разведчиков. На предстоящую ночь он назначил самых опытных: на левом посту — старшего сержанта Воронкова, на правом — сержанта Харитонова. На средний он поднялся сам, взяв с собой вычислителя с планшетом.
Средний, или, как его называли, центральный наблюдательный пункт, находился на чердаке небольшого одноэтажного каменного дома. Крыша дома из жести не предохраняла от пуль и осколков, и для защиты разведчиков Каргин предусмотрительно приказал сложить из кирпича толстые стенки.
В напряженном ожидании залпа прошло около часа. Сидя у стереотрубы, Каргин наблюдал, как сгущающаяся темнота гасит блеклые краски неба на горизонте и, поглощая собою сначала дальние, а потом и ближние предметы, быстро придвигается к наблюдательному пункту. Вскоре густой мрак подступил к самой амбразуре, и перед глазами Каргина словно опустился черный бархатный занавес.
Но темнота мало беспокоила командира взвода. Он на память знал расположение всех ориентиров: дальности до них и отсчеты по ним были тщательно определены заранее и выписаны на схеме. Кроме того, быструю наводку стереотрубы в нужный ориентир облегчало еще и остроумно придуманное старшим сержантом Воронковым приспособление: тонкие, вертикально натянутые в амбразуре проволочки, расположенные точно в створе с ориентирами. Такие приспособления имелись на всех трех пунктах.
И все же на душе у Каргина было неспокойно, и время от времени он вызывал по телефону посты.
— Смотрите, батенька мой! — предупреждал он то Воронкова, то Харитонова. — Не проспите там!
Всматриваясь в густую темень ночи, Каргин про себя размышлял: «Дальность стрельбы у „скрипача“ небольшая, и если он ведет огонь по левому флангу плацдарма, значит, туда, на левый фланг, и надо в первую очередь обратить внимание».
Прошло еще некоторое время, и старший лейтенант начинал уже сомневаться в том, что миномет откроет сегодня огонь, как вдруг левее основного ориентира колеблющимся, неровным светом полыхнуло зарево. Каргин, чувствуя, как сразу заколотилось сердце, крикнул в телефонную трубку: «Вспышка!» и, не дожидаясь ответов с постов: «Есть вспышка!», плотно прильнул глазами к окулярам стереотрубы. Он едва успел поймать в перекрестие край замиравшего зарева. «Скрипач» ударил откуда-то из-за леса, и через несколько секунд грохот частых разрывов потряс землю. Тотчас же отсчет по вспышке передал и левый пункт.
— Правый! Харитонов! — взывал в трубку Каргин. — Давай отсчет! Не-ету? Что же ты, батенька?.. А?