Те, кто был знаком со мной раньше, знают, что я по натуре своей неразговорчив. Если собирается группа из восьми или десяти человек, я буду больше слушать и помалкивать. Я никогда не имел склонности к беседам — и вот я их провожу. Когда я посещал Махараджа, он предупреждал переводчиков, чтобы все вопросы обсуждались только в его присутствии. Он на этом очень настаивал, возможно, из-за боязни, что учение будет неправильно понято и неверно истолковано. Позже, когда я стал переводить, он нашел, что мое понимание учения довольно приличное.
Однажды воскресным утром, когда Махарадж был болен (не мог сидеть и лежал в постели) к нему пришла группа людей из восьми или десяти человек, приехавших издалека. Он сразу попросил: «Пожалуйста, не задавайте слишком много вопросов. Пусть их будет так мало, как только возможно. Я не совсем здоров». Посетители посоветовались между собой, решили, какие вопросы они будут задавать, и потекла обычная беседа.
В какой-то момент Махарадж захотел спуститься вниз (может быть, в туалет или еще зачем-то). Прежде чем выйти, он в первый раз на моей памяти сказал: «Не останавливайтесь, продолжайте задавать вопросы». И, указав на меня, добавил: «Он будет отвечать за меня». Но никто не решался задать вопрос, так что я не отвечал. Человек, сидящий рядом со мной, сказал: «Махарадж просил вас вести беседу. Если вы не начнете, он рассердится». Когда Махарадж вернулся, он спросил: «Что тут происходило?» «Ничего, — ответил я, — не было ни вопросов, ни ответов». Он поворчал немного, а потом продолжил беседу. Это было примерно за месяц до его смерти.
Махарадж знал, что, несмотря на его благословение, я не провожу беседы. За два дня до смерти учитель был так болен, что помощник наклонялся и почти прикладывал ухо к его рту, чтобы услышать, что Махарадж хочет сказать. Вдруг учитель в энергичном порыве сел на кровати и, опираясь на локоть, посмотрел на меня, стоящего рядом, и сказал: «Почему ты не проводишь беседы?!» И затем откинулся назад. Я думал, что наступил конец, но это было не так. Он остался с нами еще на сутки.
Немного ранее Махарадж спросил, почему я не провожу беседы; он знал, что я не делаю этого, и дал мне благословение. Но я все же не начинал беседовать с людьми, так как считал, что не имею на это полного права: разрешение было мне дано лишь в конкретный день, в конкретном случае. Если бы Махарадж не повторил свое благословение, не знаю, отважился бы я на такой шаг или нет. Может быть, да, а может быть, нет. Не могу сказать. Во всяком случае, когда вскоре ко мне пришли люди, я провел с ними беседу. Одним из них был Генри Деннисон, а другим — Хайнер Зигельман,
По-настоящему моя деятельность началась, когда из близлежащего ашрама пришел один австралийский студент-медик и захотел услышать мою беседу. Мы проговорили час или полтора. Он был в Индии около шести месяцев и должен был уезжать через неделю, чтобы вернуться к учебе. Перед уходом студент попросил разрешения прийти еще раз. На следующий день он позвонил откуда-то с дороги и спросил, можно ли привести с собой еще двух-трех людей. «Конечно», — ответил я. Среди трех посетителей, пришедших вместе с ним, был Эд Натансон. После этого число слушателей продолжало расти.
Среди людей, пришедших вместе с Эдом, был свами из того же ашрама, что и Эд, в оранжевом одеянии. Он внимательно слушал, но я видел, как что-то беспокоит его. В конце беседы он сказал, что был очень рад попасть сюда, и выразил желание прийти опять.
Но, очевидно, все это время он внутренне укорял себя за то, что пришел к постороннему человеку, чтобы поговорить о том же, что проповедуют в его родном ашраме. Свами боялся, что Эд или другие друзья из его ашрама выдадут его, и старался всяческими путями удалить их из ашрама. Но, думаю, они были только рады уйти, по причине, если можно так выразиться, смены руководства.
* * *В числе моих самых первых посетителей был американец по имени Генри Деннисон. Я получил от него письмо, в котором он говорил, что путешествует по миру, будет проездом в Бомбее и хотел бы в течение трех или четырех дней побывать на моих беседах. Я ответил согласием. Он приехал и остался на три месяца. Все это время Генри настойчиво уговаривал меня поехать в Лос-Анджелес, где он мог бы организовать несколько бесед. По его словам, у многих его друзей не хватало времени и денег, чтобы поехать в Индию, но они очень и очень хотели бы повидать меня.
Меня не заинтересовало это предложение. Я вообще не хотел получить известность как джнани, меня вполне устраивала уже сложившаяся жизнь, так что я не выказал особого энтузиазма. Однако в последние