Ольга Пойманова
Так уже было
— Так уже было, не правда ли?
И я киваю: было.
Мы сидим за обшарпанной стойкой, пьем самое паршивое в мире пиво из мутных стаканов, смотрим друг другу в глаза. Признаю, это очень странная встреча. Я никак ее не ожидал. Но кто же меня спрашивает?
Магнитофон на заднем фоне заливается знакомыми голосами. Сюда хорошо приходить еще и потому, что ты всегда знаешь, кто поет. А не знаешь, спроси у соседа. Он точно в курсе. Хоть что-то понятное и стабильное в моей изменчивой и очень странной жизни.
Сегодня я тут не по любви, а по расчету. Напиться бы к чертовой матери… Но легче мне от этого не станет. В лучшем случае я нырну в каморку за вон той стеночкой и буду долго обнимать унитаз. Это если добегу. Черт, даже такого простого способа свести счеты с собственными бедами я лишен.
Потому — дрянное пиво для разгона, мутный заляпанный стакан, и он. Мой внезапный собутыльник.
Мы не знакомы. Не представляю, как он сюда забрел. Обычно к вечеру остаются только завсегдатые. Те, кто приходит ради атмосферы и людей. И я их, уж поверьте, знаю всех.
Когда он вошел, я даже не обернулся. Что толку? Кому надо, тот сам подойдет и поздоровается. Спустя череду вечеров и бокалов мы тут узнаем друг друга со спины, по ссутуленным плечам и пасмурным затылкам. Здесь всё без церемоний. И получить по плечу если не дружеской, так хоть приятельской рукой самое обычное дело.
Но в этот раз никто меня не хлопнул, не ткнул кулаком в бок и не назвал придурком. В столь поздний час это означает одно — чужой. А на него нечего и время тратить.
Громыхает стоящий рядом стул.
— Налей чего-нибудь, — доносится хриплый голос.
— Чего тебе налить? — бурчат в ответ. Местный бармен никогда не бывает любезен. За то и ценим. Он честный хам.
— Такого, чтоб не вырвало с первого стакана.
По стойке прокатился, оставляя мокрый след, такой же как у меня бокал. Слишком высокая шапка пены, чтобы поверить, что он полон.
— Твоё здоровье, — хрипит незнакомец явно в мою сторону, и опрокидывает пиво в глотку. Пьет жадно, большими глотками, я все так же не смотрю в его сторону, но все слышу.
— Повтори, — он возвращает бокал назад и закашливается.
Я наконец кошусь на него.
Сложно сказать, сколько ему лет. Если жил плохо, то чуть за сорок. Если хорошо, то к шестидесяти. Впрочем, от хорошей жизни по таким кабакам не ходят. Значит, чуть старше меня. Худощавый, с глубоко запавшими глазами, длинным орлиным носом, узкими губами. Он усталый и хмурый, впрочем, как и я. Как все мы здесь.
— Тяжелый день, — от нечего делать спрашиваю я, когда он выпивает второй бокал не поморщившись.
— Поганый, — кивает он головой.
— А чего так?
— Разбирался со старыми долгами, — коротко отвечает он и вновь отдает бокал бармену. — Ещё!
Я уважительно присвистываю. Чтобы лакать местное пойло как воду требуется навык.
— А говоришь, не торопишься, — доносится из-за стойки.
— Тебе ли жаловаться, — отвечает чужак.
Жаловаться действительно не на что.
Я кое-как приканчиваю свою выпивку и прошу налить чего покрепче.
Магнитофон в углу хрипит и закашливается. Местный владелец из-за каких-то своих внутренних причуд наотрез отказывается притащить в бар компьютер и запускать музыку с него. Мы слушаем кассеты. Затертые, много раз переписанные, уже хрипатые. Но мы узнаем их издалека по полустертым надписям, по фрагментам сохранившихся эмблем студий звукозаписи.
— Эй, положи, где взял! — доносится из какого-нибудь угла, стоит кому-то из нас взять в руки одну из таких кассет. — Я не буду такое дерьмо слушать!
— Сам ты дерьмо, вали, раз не нравится! — раздается в ответ. И мы, конечно, слушаем. Везде свои традиции. Нахамить ближнему своему — одна из местных.
Чужак протягивает руку и берет кассету из стопки.
Мгновенно я узнаю ее.
Мало что ненавижу в своей жизни так, как эти песни. Всегда прошу выключить. И мгновенно валю, когда не выключают.
Он вертит ее в руках, разглядывая, раздумывая. И что-то напевая себе под нос.
Шел дождь. В ту осень мы редко видели солнце. Оно словно боялось нас, простых смертных, растрепанных, одиноких и неустроенных. Тех, кому по нелепой случайности нашлось место на этой земле, но не хватило пятака под лучами небесного светила. И оттого мы озлобились, отреклись и отчаялись. А ведь нас много. Так безумно много…
Я понимал солнце. Страшно являть себя подобному обществу. Особенно если ты в корне ни в чем не виновато.
А дождю всё равно. Он лил не переставая.
Я молча смотрел в окно.