Мы с Сережей слушали этот пьяный бред и время от времени поглядывали на закрытые ворота. Можно было, конечно, с разгона, снести их, но не хотелось еще больше калечить машину...
Веселье было в самом разгаре, когда к нам подошли Петрович с Григоричем и сказали, что пора рассчитаться за работу. Я согласился и сказал, что у меня все подсчитано, и что мы должны им еще тридцать долларов. Услышав это, Петрович с Григоричем удивленно переглянулись, отошли, о чем-то пошептались, после чего Петрович что-то сказал в толпу и ушел.
Прошло минут двадцать. В боксе висела угрожающая тишина... Наконец ее нарушил Григорич:
— Так, это... Когда деньги отдадите? — прохрипел он, сжимая и разжимая свои огромные кулачищи.
— Да хоть сейчас. Осталось тридцать долларов. Мы ведь давали все время, — попытался я объясниться.
— Чего давали?
— Доллары давали! На аванс. И на водку!..
— Аванс — да. А остальное — не в счет... Это было угощение... И вы тоже пили... А за работу вы должны... Ты, это...
Тут вернулся Петрович. Он был явно выпивши, но снова в черном костюме и в белой рубашке с галстуком.
— Некрасиво, ребята, — произнес он укоризненно. — Люди, что ни говори, неделю работали. За неделю с людьми надо рассчитаться. Мы думали, что вы нормальные мужики, потому и пустили вас к себе...
В толпе нарастал глухой ропот, и я четко понял, что, пока не поздно, нужно брать инициативу в свои руки.
— Постойте, мужики! — Я поднял вверх обе руки. — Без бутылки все равно не разберемся... Давайте мы с Сережей съездим в магазин и купим казенной водки, настоящей, закуски, конфеты для женщин, а потом вернемся сюда для разговора и окончательного расчета. А вы нас тут подождете... Не возражаете?
— Ты что, за дураков нас держишь? — возмущенно взвизгнул Петрович. — Без нас? — ни-ни... Мы, — он положил руки на плечи Григорича и баяниста, не выпускавшего из рук баян, — поедем с вами. Ишь, чего удумали...
Баянист согласно закивал головой, а Григорич, не переставая сжимать и разжимать кулаки, откашлялся и прохрипел:
— Деньги мне! Я сам куплю...
В какой-то момент эта троица чем-то напомнила мне скульптурную группу «Лаокоон» родосских мастеров, копия которой установлена в начале Пушкинской, у музея... Но вот эта группа распалась и вместе с баяном оказалась на заднем сиденье нашей «Волги».
— Поехали! — скомандовал Петрович.
Магазин стоял в центре селения. К нему вела довольно крутая дорога, но наша «Волга» одолела подъем легко, на прямой передаче. И это — с полной загрузкой салона!.. Сережа даже зацокал языком от восхищения.
— Стой! — вдруг закричал у меня за спиной Петрович. — Стой! Здесь не проедем! Пешком надо...
Дорога перед магазином была основательно разбита, и было ясно, что на «Волге» здесь не проехать...
— Ладно, — согласился Григорич. — Тут метров тридцать... Прогуляемся... Деньги давай!
Я выключил двигатель, поставил машину на ручной тормоз и отдал Григоричу тридцать долларов. Посмотрев зачем-то деньги на свет, Григорич с баянистом (тот оставил баян в машине) пошли по направлению к магазину, а Петрович остался в машине. Вид его отражающейся в зеркале заднего вида раскрасневшейся самодовольной физиономии стал раздражать меня.
— Скажите, — спросил я у него, — ваш костюм, рубашка, галстук — это только по праздникам, или на каждый день?
Я думал, что Петрович адекватно отреагирует на шутку, в общем-то, довольно старую, но он принял вопрос всерьез.
— Я надеваю костюм только по праздникам. Вот, например, когда вы приехали, был день 30-летия «Сельхозтехники». Потом ужены был день рождения. А сегодня я в костюме не потому, что закончили с вашей машиной, это для нас — семечки, тьфу, а потому что сегодня 7 марта, а при советской власти в этот день всегда проводилось торжественное собрание, на котором женщин поздравляли и премировали...
Ударившись в воспоминания, Петрович еще более раскраснелся и движениями руки акцентировал наиболее значимые моменты своего выступления. Видимо, давно ему не попадались такие благодарные слушатели, как мы с Сережей.
Чтобы не слушать, о чем говорит Петрович, я наблюдал за тем, как Григорич и баянист перепрыгивают с кочки на кочку. Когда они вошли в магазин, я незаметно отпустил ручной тормоз, и наша машина «внезапно» стала катиться по спуску назад.
— Прыгайте! Разобьемся! — закричал я что было силы, открывая свою дверцу и направляя машину, чтобы она не съехала в кювет. — Прыгайте! Я ни за что не отвечаю!
— Дверь не открывается! — завопил Сережа, дергая за рукоятку стеклоподъемника. — Заклинило!..
Побледневший Петрович закрыл глаза и сидел, как окаменевший.