В полдень, когда он был еще в шлафроке и писал письмо матери, отдыхал за этим занятием, пришел Федор Николаевич Глинка. Визит удивил. Были они в дружеских отношениях, щедрый на похвалы Глинка не раз восторженно отзывался о его «Думах», однако в дом заглянуть не стремился.
Маленький, юркий, с густыми черными бровями, круглой головкой, как бы приплюснутой сверху чьим-то мощным ударом, он ни минуты не мог оставаться в покое и сразу же после приветствия засуетился около трех скамеек, обтянутых холстом, на которых Рылеев раскладывал свои бумаги. На одной — материалы судебные, на другой — стихи и прочие литературные записи, на третьей — рукописи для «Полярной звезды». За столом он писал только письма, а более пространные занятия всегда вел за конторкой.
Похвалив скамейки за разумное распределение материалов, ни на минуту не умолкавший Глинка подскочил и к конторке, побарабанил пальцами по крышке и веско сказал:
— Работаете стоя? Прекрасная мысль. Только за конторкой поэт может уберечься от геморроя.
И расхохотался, давая понять, что шутит.
Недоумение Рылеева длилось недолго. Тут же Глинка объяснил и цель своего посещения. Адмирал Мордвинов, член Государственного совета, член правления Российско-американской компании и прочая, и прочая, желает познакомиться с поэтом Рылеевым, польщенный лестным отзывом в посвященной ему оде.
— Не советую откладывать этот визит, а отправиться к старику прямо сейчас, вместе со мной. Это благороднейшая, пожалуй единственная в своем роде, личность в нашем правительстве.
Этого можно было не говорить. Адмирал Мордвинов — один из двух чиновных вельможей, которому по мысли тайного общества предуготовлялся высокий министерский пост после государственного переворота.
С тех пор как император Александр внимал либеральным речам Мордвинова, много воды утекло. Многое изменилось в симпатиях самодержца, но старый вельможа своих взглядов не менял. Возглавлять будущую идеальную Россию, по его мнению, должно нечто вроде палаты лордов, несколько переделанной на российский лад. В Государственном совете и в кабинете министров он поражал всех независимостью и твердостью своих суждений. Пушкин говорил, что адмирал Мордвинов заключает в себе одном всю русскую оппозицию. Николай Иванович Тургенев рассказывал, что, когда он в запале сказал при Мордвинове: «Пока крестьяне не освобождены, я готов мириться с этой властью, лишь бы только она была употреблена для освобождения страны от чудовищного угнетения человека человеком», Мордвинов возразил: «Начать надо с трона, а не с крепостных, пословица говорит, что лестницу метут сверху».
Рылеев рванулся было, чтобы идти одеваться, но Глинка жестом остановил его и, простирая вперед коротенькую ручку, прочитал:
— Лучше не скажешь, — заключил Глинка. — Одевайтесь и едем!
При встрече Мордвинов был благосклонен, по-старинному любезен, чем несколько напомнил давно забытого француза-эмигранта Буассарона, осенний парижский денек, флигелек в Сен-Жерменском предместье. Прощаясь, вдруг предложил занять должность правителя канцелярии в Российско-американской компании и, улыбаясь, почти слащаво, сказал:
— Должность приятная во всех отношениях, — и прищелкнул пальцами.
Рылеев вспыхнул. Уж не думает ли он, что отставной подпоручик нуждается в местечке, где можно погреть руки?
Но Мордвинов продолжал:
— Вы будете иметь казенную квартиру и жалованье, несравненное с нынешним. А главное — у компании большое будущее. И, находясь в предприятии частном, вы приобщитесь и к делам общегосударственным.
И верно, приобщился.
Принимая предложение Мордвинова, он более всего соблазнился квартирой. Жить на Шестнадцатой линии Васильевского в четырехкомнатной квартире с семьей и слугами, быть в постоянном общении с крикливой и добродушной хозяйкой — тесно и неудобно. Но сама по себе должность правителя канцелярии представлялась чем-то вроде должности экспедитора, рассылающего и принимающего корреспонденцию. Да и деятельность какой-то торговой фирмы ничуть не привлекала.
На самом деле все оказалось иначе.
С первых же дней пребывания на новой работе он углубился в изучение архивных материалов и понял, как часто перекрещиваются интересы компании с планами и действиями правительства. Он и не подозревал, что еще в начале прошлого века полковнику Ельчину было поручено исследовать острова, расположенные против Чукотского мыса и Большой земли. Геодезистам Евреинову и Лужину, посланным для исследования и описания Курильских островов, предлагалось определить, «сошлася ли Америка с Азией». Это же надлежало выяснить и первой экспедиции Беринга. Во второй экспедиции, снаряженной для «проведования», следовало узнать земли, которые по предположению считались американскими, выяснить, какие там проживают народы и подлинно ли это американский материк.
Путь вдоль гряды Алеутских островов был впервые проложен русскими путешественниками Берингом и Чириковым.
Беринг доходил вплоть до американского материка, видел снежные горы, остров Кадьяк, открыл группы неизвестных до тех пор островов. Первый из русских наблюдал остров Нагай, узнал алеутов и закончил свои дни на Командорских островах. Все это были еще дела правительственные, не выходящие за пределы территориальных притязаний дальнего прицела.
Но путь для частной инициативы был открыт. Привлеченные слухами о богатых пушных промыслах, по следам Беринга потянулись десятки смельчаков и превратили путь на Камчатку и в Америку в довольно оживленный для того времени морской тракт.
Предприимчивость неистощима, жадность человеческая ненасытна. Сначала ходили только на Алеутские и Командорские острова, но вскоре двинулись дальше, на поиски бобров. В архивных бумагах появилось имя некоего сержанта нижнекамчатской команды Емельяна Басова. Он действовал особенно энергично и вступил в товарищество с купцами Серебренниковым и Трапезниковым. Купцы получали огромные прибыли и, по-видимому, охотно шли на такое содружество. Следующую экспедицию, уже на нескольких судах, вел купец-мореход Адриан Толстых.
Роясь в этих архивных бумагах, Рылеев испытывал смешанное чувство гордости предприимчивостью и отвагой русских людей и отвращения к жадности и стяжательству тех, кто, ничем не рискуя, отправлял смельчаков в опасный путь.
У дальневосточных промышленников жизнь была нелегкая. Обычно они проводили на промыслах несколько лет. Большую часть пушнины получали, грабя и выменивая ее у туземцев, но также промышляли и сами. На тех же купеческих судах прибывали на промысла и правительственные агенты, неторопливо осваивая Алеутские острова.
И все же довольно скоро были изрядно опустошены прежде богатые пушниной края. И снова промышленники устремились на поиски новых мест. В середине прошлого века русские купцы уже посетили острова Умиак и Уналашку, а иркутский купец Бечевин дошел до Аляски.
Слухи об открытии новых земель немало волновали Петербург. Екатерина II срочным секретным указом приказала адмиралтейской коллегии снарядить экспедицию для описания доныне неизвестных разных островов, чтобы «получить всю могущую пользу». Указ был столь секретен, что о нем запретили сообщать даже Сенату.
Читая эти записи, Рылеев испытывал даже некоторое волнение, как при чтении увлекательного готического романа. Не хватало только привидений.
По указу императрицы экспедиция двинулась в путь, сохраняя полную тайну. Участникам экспедиции предписывалось ехать только на торговых судах в качестве пассажиров. Для вящей секретности они именовались «Комиссией для описи лесов по рекам Каме и Белой и по впадающим в них рекам».
В то же самое время купцы, одержимые неукротимой жаждой все больших прибылей, осваивали трудный путь на американский континент, и правительство пока еще поощряло их, награждая медалями, и прощало долги казне.
Закрепление промыслов на североамериканских берегах казне было чрезвычайно выгодно. Большая часть пушнины — котиковые меха имели огромный спрос на китайских рынках. А Китай в свою очередь поставлял в Россию чай и шелка. Выгоду эту в восемнадцатом веке уже хорошо понимали, и статс-секретарь Екатерины Соймонов писал в своей памятной записке о звериных промыслах: «Открытие новых и неведомых земель во всегдашнее время имело влияние на всеобщую торговлю и производило во всех тех государствах, кои взаимностью польз между собою связаны, великие перемены в отношении их».