Дым костра создает уют.
Искры тлеют и гаснут сами.
Пять ребят у костра поют
Чуть охрипшими голосами…
Конечно, здесь не было ни ребят, ни гитары, да и песни тогда пели совсем другие – а вот, подишь ты, именно эта песенка упрямо крутилась в голове.Не пытаясь бороться со звучавшим в голове мотивом, Данил, ни о чем особо не думая, сидел и просто смотрел, как небосвод на глазах меняет цвета, из оранжевого становясь все более красным, потом начинает темнеть и постепенно скрадываясь до узкой полосы, исчезает за линией горизонта, оставляя после себя узенькую, слегка розоватую полоску. Потом исчезла и она, и Данила обступили сумерки, все более сгущающиеся и переходящие в настоящую ночь, темную и безмолвную. На небе уже стали видны звезды, сначала редкие, а по мере сгущения сумерек все более различимые. Тут и луна заявила о своих правах, взойдя где-то сзади Данила и подсвечивая окрестность изменчивым светом и заставляя предметы отбрасывать странные изломанные тени. Костер уже почти догорел и Данил, по старой привычке проверив, чтобы ничего не загорелось, вновь растянулся на брезенте, устраиваясь поудобнее, отгоняя прочь все посторонние мысли и выравнивая дыхание, делая его размеренным и спокойном. Полежав так несколько минут, он и сам не заметил, как уснул.
Снилось ему, что он, еще совсем маленький, идет с родителями в парк, таща за собой кусок линолеума, с успехом заменяющий в те годы санки-ледянки. На улице зима, легкий морозец, он в комбинезоне из приятно шуршащей ткани, торопится к горке, чтобы вовсю насладится скоростным спуском. Правда, в парке, куда они обычно ходили, все горки были маленькие, но сейчас они вышли к какой-то другой горке, отлично раскатанной, изобилующей трамплинами и поворотами, длинной и высокой. Народу на ней практически не было, была только девочка с мамой, странно знакомая, в мохнатой шубе, с варежками на резинках, в нелепой шапке, из-под которой торчали смешные косички, зареванная и надутая. Тут же стоящая мама что-то выговаривала ей, видимо не пуская на горку. Тогда он, высвободив руку из руки отца, отважно подошел к горке и, на глазах девочки, решительно положил на лед свой линолеум и устроившись на нем, отважно оттолкнулся, решительно игнорируя слова мамы, брошенные ему вслед.
Горка превзошла все его ожидания. Он мгновенно набрал сумасшедшую скорость, лихо подпрыгивая на многочисленных трамплинах и отважно входя в очередные повороты. Скорость росла, его трясло и подбрасывало все сильнее, но пьянящее чувство скорости затмевало все. Подпрыгнув на очередном трамплине и в очередной раз больно треснувшись грудью, он с ужасом и восторгом заметил поворот, резко уводящий трассу в сторону от стоящих прямо на обочине деревьев. Он попытался накренить линолеум, чтобы, как и раньше, лихо вписаться этот поворот, но линолеум уже не слушался, скорость росла и он, окончательно потеряв управление, вывалился с трассы, кубарем катясь прямо в деревья, чувствуя, как его трясет и кувыркает. Дерево было уже рядом и он, попытавшись увернуться, выбросил в сторону руку. Его подбросило, больно ударило в бок, потом еще раз и свет померк.
Открыв глаза, Данил не сразу понял, где находится. Бок болел, руку саднило и его всего трясло и подбрасывало. Он попытался приподняться, но его снова бросило на землю. Было такое впечатление, что сама земля сбила его с ног. Окончательно придя в себя, он понял, что так оно и есть. Земля под ним буквально ходила ходуном, то сжимаясь волнами, то превращаясь в яму, то на миг замирая. Данил похолодел, вспомнив, что над ним наклоненная веранда, которая по всем расчетам должна была рухнуть на него с минуты на минуту. Он начал лихорадочно пробираться на волю, пытаясь подстроиться под ритм внезапно спятившей земли. Удавалось это плохо, его постоянно бросало на землю, отталкивало и крутило, так что фактически он крутился на одном месте. Сосредоточившись на том, чтобы поскорее выбрать, он краем глаза заметил, что веранда, несмотря на все колебания почвы, падать вроде не собиралась. Да, она слегка раскачивалась, да, с нее сыпалась на Данила какая-то труха, но в целом ее устойчивость внушала оптимизм. Дождавшись очередного затишья, Данил, поднялся на четвереньки и предпринял очередной рывок к выходу. Ему удалось сделать несколько шагов, прежде чем землю опять начало корежить. Он перекатился на бок, заметив, что амплитуда колебаний несколько уменьшилась. Сверху на него опять сыпался всякий мусор, что-то больно ударило его по носу, но он, почувствовав очередное затишье, вновь рванулся, не обращая внимания на все эти мелочи. Через пару рывков он выкатился из-под веранды, снеся по дороге хлипкую конструкцию, накануне выстроенную им для страховки. Здесь, под открытым небом, колебаний практически не ощущалось. Вообще, глядя со стороны, нельзя было и заподозрить, что под верандой что-то происходит. Ну, качается слегка, так что с того? Поразмыслив, Данил отодвинулся от веранды еще немного, и уселся прямо на землю. Сна уже не было ни в одном глазу, но судя по небу, рассвет уже близился. Хотя циферблата часов Данил толком не разглядел. Сидеть на голой земле было холодно, и Данил, стараясь не отдаляться, нашарил невдалеке несколько досок и, выбрав наиболее подходящую, уселся на нее. Подтянув колени, он обхватил их руками, и попытался задремать. Спал он плохо, урывками, периодически просыпаясь и настороженно оглядываясь. Но ничего особенного не происходило, и под утро он уже заснул по-настоящему.