– Говорят, она пыталась покончить с собой?
– Она тебе не рассказывала об этом?
– Конечно, рассказывала! Что-то я такое натворил – уж и не помню – более серьезное, чем обычная шалость. Она усадила меня перед собой и долго объясняла, как любила отца и как я на него похож, и что я – единственное, что у нее от него осталось, если не считать, конечно, миллионов, которые, впрочем, должен унаследовать я, – ну ты знаешь, как в таких случаях разговаривают с детьми. Она сказала, что ей очень хочется, чтобы я походил на него не только внешне… – Кристофер улыбнулся. – Когда я был у бабушки, я узнал и кое-что другое. Оказывается, бабушка не очень-то жаловала мою мать. Считала ее просто-напросто авантюристкой.
– Что ж тут плохого! Так раньше называли людей, которые отправлялись на поиски новых земель.
– Но я имел в виду совсем других авантюристов. Скажем, золотоискателей. Бабушка считала, что мать любила не самого отца, а его титул и состояние. – Лицо Криса приняло циничное выражение. – Любовь! – воскликнул он. – Я не собираюсь попадаться на эту удочку. Под маской любви прячутся такие морды. Любовники и мужья матери – это секс и ничего более. Она просто обманывает себя. Но ты от этого далека, – жестко проговорил Кристофер. – И я собираюсь следовать твоему примеру.
– Не пытайся втискивать себя в чужие рамки, – так же резко ответила Алекс. – А уж тем более подражать мне. Мой пример – не самый лучший. Мне выпало не так уж много любви.
– Счастливица. А вот мне – хоть отбавляй.
«Да разве может быть слишком много любви? – подумала Алекс, восстанавливая в памяти их разговор. – У него мозги наперекосяк. Меня любили Пэтси и Макс. Только их любовь я и знала в жизни. Но именно она сделала меня счастливой».
В Кембридже ей не удалось влиться в общее течение жизни, которое увлекало девушек: все эти пикники, поездки за город, походы в пабы и кино. Первый год она жила в одной комнате с очень хорошенькой девушкой, которая буквально таяла при виде любой особи мужского пола, Алекс была в их глазах всего лишь предметом мебели. Только однажды, когда рассчитанная на четверых вечеринка срывалась из-за того, что одна из девушек заболела, соседка по комнате уговорила ее составить компанию. Сначала они отправились на ревю. Когда представление окончилось, Алекс зашла в туалет и, выходя оттуда, услышала конец разговора, который вели ее спутники. Они обсуждали, стоит ли брать ее с собой ужинать.
– …Про нее не скажешь, что она душа компании…
– Да, застенчива, – заметила ее хорошенькая соседка по комнате.
– Здорова, как танк. Мне не по душе такие Синие Чулки.
После того вечера Алекс оставила попытки идти «в ногу» с остальными девушками. Она ссылалась либо на головную боль, либо на занятость, и вскоре ее перестали приглашать куда-либо. Мать оказалась права. Она никому не могла понравиться. Один вид ее навевал скуку и тоску. Ей оставалось только полностью отдаться занятиям. Что она и делала.
Алекс так и не встретилась с Картером Уитни. Все произошло точь-в-точь, как предсказывал Крис: вскоре после его приезда произошла стычка. Через день еще одна – более бурная, во время которой обе стороны бросали друг другу столь тяжкие обвинения, так что ни о каком перемирии уже не могло быть и речи. Картер Уитни исчез из жизни Евы и, кажется, навсегда.
Вечером Ева вошла в комнату Криса – тот победно взглянул на Алекс, всем своим видом показывая: «Видишь? Что я тебе говорил?»
Ева надела черное платье, словно собиралась носить траур по утраченному любовнику. Строгое, по-парижски изысканное и очень дорогое платье, безо всяких украшений. Лицу она тоже придала значительное, глубокомысленное выражение:
– Кристофер, мой дорогой мальчик…. – Голос Евы дрожал.
Алекс поднялась, делая вид, что не замечает умоляющих жестов брата. Она не собиралась вставать между ними.
После завтрака Алекс отправилась в гараж, вывела оттуда маленький красный «ситроен» – она заранее заручилась разрешением взять его – и уехала на нем в Тонон.
– Но ты не жалеешь, что побывала там? – начала расспрашивать ее Пэтси, когда они вышли с ней в сад погулять.
– И да, и нет. Не жалею, потому что смогла побыть с Крисом больше, чем когда-либо, поговорить, узнать, какой он. Для своих семнадцати лет он большой умник. Но, конечно, находиться рядом с Евой – просто мука для меня. Мадам не преминула подчеркнуть, что меня там разве что терпят. Она по-прежнему не выносит даже моего вида. Я не раз видела, как она, разговаривая с кем-нибудь, смеется, радуется чему-то, оживленно что-то обсуждает, но как только ее взгляд падает на меня, она словно каменеет, и появляется та самая маска, которую я в первый раз увидела, когда Мэри Брент в прямом смысле слова швырнула меня к ее ногам. – Алекс повернулась лицом к своей любимой Пэтси. – Скажи, ну почему? Чем я могла оскорбить ее? Иной раз мне начинает казаться, что в ее прошлом что-то такое таится, что-то, связанное со мной, и очень важное. Вернее, с моим настоящим отцом, кто бы он там ни был. Ее вынудили взять меня. И визиты пастора Дитриха – свидетельство тому. Но чем угрожала ей Мэри Брент, почему ей удавалось держать мадам за горло? Вот это мне бы хотелось выяснить. Но с чего начать? Первые пять лет моей жизни – погребены в безымянной могиле.