– И с чем это связано?
– Не знаю… так… пока что-то неопределенное. Но у Евы уже возник какой-то замысел, – задумчиво ответила Алекс. – Ведь такого еще не бывало, чтобы она сомневалась в правильности своих поступков. Мы тысячу раз слышали, как она провозглашала: «Я обязана выполнить свое предназначение, и ничто – ничто! – не в состоянии помешать мне». – Алекс удалось очень точно передать выражение и интонацию матери, которая «давала очередное представление».
– Если она хотела, чтобы я простила ее, то почему не попросила меня прийти? Знаешь, мне кажется…
– Что?
– …Может быть, это звучит слишком жестоко, но она снова играет какую-то роль. Иначе все это совершенно не соответствует ее характеру. Она отвергала саму мысль о моем существовании. И теперь вдруг при всех попросила у меня прощения. Мне кажется, что просто начался новый акт пьесы. Ведь она как хамелеон. Боюсь, что я так никогда и не увижу ее истинного лица – только те маски, которые она надевает. Но сейчас доктор говорит, что она эмоционально истощена и впала в патологический сон. У нее такое уже случалось. Однажды она проспала три дня…
– Она и в самом деле должна была истощить все свои душевные запасы… Будем ждать…
– Ты уже подготовил сообщение для прессы?
– Да, еще до того, как телефон начал звонить, как сумасшедший. Я подчеркнул, что Ева находится в глубоком шоке.
– И мне так кажется. Почему, Макс? Я не понимаю.
– А ты стараешься всегда все понимать?
– На все есть свои причины, – твердо ответила Алекс.
– Поэтому ты и сомневаешься в искренности матери?
– Угрызения совести – это то, чего она никогда не переживала. Ее убежденность в непогрешимости своих поступков непоколебима.
– И ты не веришь, что человеческое сердце способно измениться под влиянием обстоятельств?
– Мне бы хотелось, чтобы у нее было сердце.
– По крайней мере, два человека смогли заставить ее забыть обо всем.
– Не путай сердце и чувства со страстью, с половым влечением.
– Но Криса-то она обожала.
– И выбирала весьма странные способы для демонстрации своего чувства. Любить в ее представлении – означало завладеть кем-либо и повелевать им.
– Тогда тем более все понятно. Она утратила то, что представлялось для нее самой большой ценностью. Смерть по-разному отзывается в душах людей. И я впервые вижу, как дыхание смерти коснулось Евы.
– Потому что не видел ее раньше…
– Но, может быть, именно потому, что на этот раз она переживает искренне, тебе кажется, что она не очень убедительна в своей роли? Вспомни, что рассказывал Джонси, когда он сообщил об аварии с Крисом. Она будто окаменела, и единственное, что она смогла вымолвить, это – «отвезите меня к сыну». – Теперь она на двадцать лет старше. Время и возраст потребовали некоторых переделок в пьесе.
– Боже мой, да ты иной раз как стена, непробиваемая стена!
Алекс вспыхнула, но все так же упрямо повторила:
– Не пытайся убедить меня, что чья-то смерть способна изменить характер человека. Боюсь, ты напрасно тратишь время, стараясь внушить мне, что мать превратилась в святого Павла…
– А почему бы и нет? Ты ведь знаешь, как ловко она умеет манипулировать людьми, событиями, самой жизнью, наконец… Ее воспоминания, наверное, составили бы толстенный том. Но не следует упускать из виду одну важную вещь: даже Ева Черни ничего не может поделать со смертью. И осознание этого, быть может, вызвало желание кое-что исправить, изменить. Попытайся посмотреть на нее под таким углом. Не исключено, что случившееся помогло ей осознать ужасную для женщины вещь – что она стареет, что осталась одна… Плотина рухнула, и на нее обрушилось то, что она прятала от себя: как она прожила жизнь и то, что она творила. Может быть, после этого тебе не покажется столь уж странной ее просьба о прощении. – Макс снова сел. – К тому же, – добавил он, – не забывай и о том, что Ева эмоциональная натура.
– Разумеется. Но она никогда – даже под воздействием порыва – не действовала в ущерб себе.
– Но так ли уж бескорыстна ты сама?
– На чьей ты стороне, не понимаю? – сердито спросила его Алекс.
– Как всегда, на своей собственной, – ответил Макс. – На сегодняшний день моя задача – прояснить все темные пятна… В чем дело, Жак?
Дворецкий, осторожно постучавший в дверь, вошел в гостиную:
– Вы заказывали Сейшеллы, сэр? Заказ выполнен.
– Я буду говорить отсюда, – ответил Макс и добавил, обращаясь к Алекс: – Нет, нет, тебе незачем уходить… Мне просто надо сообщить Море о похоронах.
Он прошел по длинной комнате к небольшому бюро, на котором стоял телефон.