— Кир? Извини, что так поздно, но у меня к тебе срочное дело, — сказал он.
— Насколько? — спросил я. Ладонь жутко чесалась, а в самом ее центре белела жирная точка новенького шрама. Вампирский укус заживает куда быстрее собачьего, хотя процесс лечения весьма болезненный. Проблема не в аккуратной дырочке, а в том, что попадает через нее в твою кровь.
— Скажем так — твоя консультация нужна мне вчера, — ответил Олег. — Ты можешь поймать машину и приехать?
— Сейчас два часа ночи, — заметил я. — И, откровенно говоря, я довольно паршиво себя чувствую.
— Хорошо, — покладисто сказал он. — Не поймать машину, а вызвать такси. Кир, у меня на руках очень странное убийство. Настолько странное, что Грищенко сам предложил обратиться к тебе. Я уже вписал тебя в ведомость.
— А ты не мог бы в следующий раз сначала спросить, какие у меня планы? — поинтересовался я. — Может, я вообще не в Москве!
— А ты не в Москве? — забеспокоился он. — Так… Я думаю, мы сможем организовать тебе оплату билета на самолет, но ты должен прямо сейчас…
— Я дома, — мрачно признался я, перебив его. — Я только что вернулся с очень тяжелой встречи с клиентом.
Мне было интересно, оставит ли он меня в покое, если я сейчас наору на него матом. Нет, вряд ли. Не думаю, что я мог бы сказать ему что-то, что бы его удивило. Если честно, я был уверен, что Олег ругается матом куда лучше, чем я. У него практики больше.
— Отлично! — обрадовался Селиверстов. — В следующий раз, обещаю, я позвоню тебе заранее.
Я знал, что он врал. Каждый раз, когда мы с ним работали вместе, моя консультация требовалась уже вчера. В крайнем случае — прямо сейчас. Олег почему-то считал, что это вполне согласуется с правилами хорошего тона.
— Все, — сказал он. — Жду тебя через час.
И тут же отключился. Я набрал номер круглосуточной службы такси и обреченно полез в шкаф искать свежую футболку.
Зачем, спрашивается, я вообще взял трубку?
Мой дом — моя крепость. Офис обходится мне недешево, но мне приходится позволять себе эту роскошь. Мне нравится думать, что никакой монстр не придет ко мне тогда, когда я сплю, только потому, что однажды мне пришлось на него работать. Один раз я нарушил этот принцип, и последствия аукаются мне до сих пор. Бывает, что я вообще никого не хочу видеть, но некоторые наши желания выходят за пределы наших возможностей.
Если вы живете в Москве, у вас в любом случае будут соседи. И вам крупно повезет, если ваши взаимоотношения сведутся к приветствию друг друга на лестнице. Мне в таких вещах везет редко.
— Кирилл Алексеевич! — Голос Аллы Семеновны был тих, но полон справедливого негодования. — Вы не могли бы придерживать дверь подъезда, когда в очередной раз идете на улицу в два часа ночи? Ей-богу, издевательство какое-то! У меня мигрень, бессонница, а вы все ходите и долбите, ходите и долбите!
Дверь квартиры напротив была приоткрыта, и в прихожей горел свет. Прямо над накинутой цепочкой маячил гневный подбородок и осуждающе вздернутый нос Аллы Семеновны. Лоб ее был обмотан полотенцем, без которого я свою соседку не видел ни разу за те пять лет, что мы делим лестничную площадку.
— Извините, — покаянно пробормотал я, нажимая на кнопку вызова лифта.
— Сколько можно? — поинтересовалась Алла Семеновна. — Сколько, по-вашему, можно измываться над пожилым человеком? Все нормальные люди приходят с работы не позже восьми, смотрят телевизор и ложатся спать. Только вы вечно по ночам шастаете! Никакого покоя нет!
— Извините, пожалуйста, — повторил я и проскользнул в двери наконец-то подъехавшего лифта.
— Притон какой-то! — громко прошипела она мне в спину. — Ходят, долбят, звонят! Дня им не хватает, чтоб вам всем провалиться!
Отличное напутствие, я считаю. По крайней мере, она не пожелала мне сдохнуть.
Олег курил прямо в кабинете, пользуясь служебным положением. Большой парень с квадратным подбородком и ладонями-лопатами, пронзительно-рыжий и громогласный, сейчас он выглядел слегка пришибленным. Даже места, казалось, занимал меньше, чем обычно. На столе перед ним стояла забитая окурками высокая пепельница и кружка с холодным чаем. На поверхности чая поблескивала подозрительная маслянистая пленка. Иногда мне кажется, что кружки здесь вообще никогда не моют. Не то чтобы я был брезглив, но сейчас меня от этого передернуло. После укуса мне каждый раз недели на две жить становится довольно трудно: почти постоянно тошнит, нормально поесть не получается, а обоняние обостряется так, что хоть из дома не выходи. Разве что на табачный дым нет никакой особой реакции. Странно, но факт.
— Быстро приехал, — одобрительно заметил Олег.
— Вообще-то я еще рассчитываю сегодня вернуться домой и доспать, — отозвался я. — За последние двое суток я спал часа три, не больше. Поэтому опасен для бодрствующего человечества.
— Кофе хочешь? — спросил Селиверстов.
— А коньяк есть? — уточнил я.
— Сейчас будет, — заверил он, тут же вызвал дежурного и отправил его в ближайший круглосуточный магазин. Можно подумать, что парень в милицию именно за этим пришел — приглашенным специалистам за выпивкой бегать.
— Что, все настолько плохо? — спросил я, оценив меру селиверстовского великодушия.
— Я не дергал бы тебя, если бы без твоей помощи можно было обойтись. — Олег выдвинул ящик стола и вынул оттуда тонкую картонную папку. — Здесь у меня материалы по делу, которое не просто плохо пахнет. Оно воняет, Кир. И воняет оно висяком. Пять или шесть жертв в центре города, в элитном доме — и никто ничего не видел и не слышал. Ни одной зацепки, личности погибших до сих пор не установлены, подозреваемых нет.
— Ладно, — сказал я. — И что ты хочешь от меня?
— Я хочу, чтобы ты посмотрел съемку и сказал мне, что здесь произошло, — ответил Олег. — Потому что я не понимаю, кто и как мог сделать такое с пятью взрослыми людьми и уйти незамеченным. И до утра мне нужна хотя бы одна версия.
Фотографии он положил на стол, чтобы мне удобнее было смотреть. Но мне все равно не было удобнее. Это никогда не бывает удобно.
Сначала я даже не понял, что изображено на фотографиях: темная, захламленная комната, повсюду валяются какие-то тряпки, обломки мебели, стены и пол заляпаны чем-то темным… Клочки меха. Ременная пряжка с изображением орла, раскрывшего крылья. Потеки и брызги на двери, покрытой белой эмалью.
И пирсинг. Фотограф специально сделал ее крупным планом — оторванную нижнюю челюсть с сережкой-гвоздиком из какого-то светлого металла в губе.
Выключатель в моей голове перещелкнулся в другое положение, и я наконец осознал, что именно я вижу. Кровь. Куски тел. Обрывки одежды. Комната на фотографии выглядела так, точно кто-то включил внутри нее гигантскую мясорубку.
Вот теперь меня точно вырвало бы, если бы было чем.
Селиверстов поглядел на меня, отобрал у вернувшегося дежурного бутылку, выплеснул в мусорку чай из собственной кружки, наполнил ее коньяком и сунул мне под нос. Я выхлебал коньяк в два глотка — так, словно в кружке все еще был чай.
Олег хмыкнул, но ничего не сказал.
Все хорошие медиумы, которых я знаю, — истерики и алкоголики. Несложно понять почему. Слава богу, из меня медиум довольно паршивый: там, где другому хватило бы фотографии с места преступления, чтобы оказаться внутри произошедшего события, мне требуется нечто большее. Но сегодня предельно обостренная после укуса чувствительность сыграла со мной дурную шутку. Я ощущал тьму, просачивающуюся сквозь глянцевую поверхность фотографий. И она ничем не походила на спокойную, ласковую, всепрощающую темноту смерти. В ней были зло, и страх, и жадность. Она давила на меня, как давит на дно океана многокилометровая толща воды. Только вот я не был дном океана. Виски у меня заломило и стало трудно дышать. Я уселся в кресло Олега и закрыл глаза.
— Дом — в пяти минутах езды от нас, там пока дежурит группа, — сообщил Селиверстов. — Если надо, можем подъехать.