Закон запрещал трудиться где бы то ни было — на свободе, в тюрьме, в колониях: ведь труд неминуемо должен был привести к отходу от преступников. Закон запрещал. отказываться от игры в карты: пьяный картежный угар — лучшее средство против мыслей, против раздумий о проходящей мимо Большой жизни. А против нарушителей закона — нож и сказка о «нерушимом братстве благородных воров», придуманная для таких вот четырнадцати-пятнадцатилетних арсланов, лишившихся опоры, отцов, семьи. Не было еще случая, чтобы ворами становились в зрелом возрасте, вся ставка делалась на молодежь, на мальчишескую тягу к романтике, которую с хладнокровным цинизмом воры обращали себе на пользу…
Теперь всему этому приходил конец. Рецидивистов содержали в особых колониях, им не на кого было влиять, не с кого собирать дань, и приходилось трудиться самим. Отменена была старая система зачетов, введен особый, жесткий режим для тех, кто не желал трудом искупать свою вину.
Но иллюзии в отношении преступников кое у кого из молодежи исчезли еще не совсем. И это значило, что всем им: Баркову, Тамулису, Ратанову, уголовному розыску, комсомольским и общественным организациям — предстояло еще немало работы. И в этой работе мог помочь человек с такой судьбой, как Джалилов.
— Иногда я думаю, — тяжело сказал Арслан, — что за эти годы Кораблик тоже во всем бы разобрался…
— А может, он уже тогда многое понял, поэтому тебя и послали…
Домой они шли вместе.
Грязный, подтаявший днем снег лежал на тротуарах хрустящей рассыпчатой коркой по краям выступившего кое-где асфальта. Морозило. Вдоль улиц торчали сиротливые, уродливые палки осенних саженцев.
Они шли молча. На Театральной Барков остановился.
— Я здесь живу. Зайдешь?
Джалилов все еще был во власти мыслей о прошлом. Зайти? Продолжить этот рвущий душу разговор? Он представил себе, как сейчас на его кровати сидят очередные Майины знакомые, разливают по стаканам водку, а сама Майя и ее подруга орут во весь голос: «Все девчата парами, только я одна…»
— У вас нет книги «Честь» Медынского? — внезапно спросил Арслан.
— «Дело «пестрых» читал? Аркадия Адамова? А «Жестокость»?
Дома Герман показал Джалилову книги, аквариум с гуппи. Потом пили чай с засохшим конфитюром, и Арслан снова говорил о своей несуразно сложившейся жизни.
— Никому никуда не отлучаться, — сказал Шальнов, — будем брать Джалилова. Ты, Барков, один раз уже поверил бандюге. — Ом беззвучно засмеялся. — В общежитии ребята до сих пор тебя «благодарят»… Какого он роста?
За Джалиловым уехали четверо, остальные разошлись по кабинетам. Тамулис и Барков пошли к себе.
Без Мартынова в кабинете было пусто и тихо. И все-таки казалось, что Мартынов еще жив и проживет еще сутки до своих похорон. Сутки, за которые можно было найти убийц и Мартынов как-то мог узнать об этом. И пока он еще жил эти последние дни, никто не занимал его рабочий стол, не сдвигал его письменный прибор, не вынимал подложенные под настольное стекло фотографии.
Барков думал об этом, изредка поглядывая на часы. Время двигалось медленно. Оно точно делало вид, что шло, а на самом деле застыло. Вяло топталось на месте.
Тамулис откинулся на спинку стула и закрыл глаза…
Он хорошо запомнил тот день, сухой и знойный. Они долго ехали вдоль реки, но за косогором ее не было видно. И только когда их машина выскочила на вершину холма, справа, почти рядом, сверкнула Ролдуга. Шел молевой сплав, и до самого поворота Ролдуга была забита бревнами, не двигавшимися у берегов и плавно скользившими на середине. Над берегом, открытая майскому ветру, шелестела молодая березовая роща. Машины свернули с дороги и, пробравшись между деревьями, ткнулись в прибрежный кустарник.
Дальше все было неожиданно, непривычно, совсем не так, как должно быть на серьезных, больших операциях.
Из окна второй машины выбросили на поляну волейбольный мяч. Потом захлопали дверцы.
Мартынов, выскочивший первым, подхватил мяч и с силой бросил в замешкавшегося Тамулиса.
— Слушай, — остановил его Тамулис, — дай хоть пиджак снять.
Подошел Герман Барков, засмеялся:
— Но только пиджак, Алик! Нам известно, что бывают люди худые, очень худые, худые до измождения…
— Зря иронизируешь, Барков, — вмешался Мартынов, — где, скажи, можно еще увидеть живого йога! Мне так даже интересно. Юный выпускник каунасской средней школы йогов…
— Дураки! — вынужден был ответить им Тамулис. — Может, я купаться буду…
— Здесь не купаются, — сказал Мартынов.
Они стали в круг и взяли мяч. Гуреев «гасил», а Мартынов и Барков несколько раз мастерски падали, пока это им не надоело. Играли они молча и безжалостно, как давние соперники. А в Тамулисе все дрожало от непривычного нервного ожидания, и мяч не хотел его слушаться.
В это время в первой машине продолжалось совещание: Ратанов и майор Егоров инструктировали Нину Рогову. Луна, как всегда, чуточку улыбалась, разглядывая фотокарточку Вихарева, которую дал ей Ратанов. Другая девушка — ее звали Галей — заметно волновалась и комкала в руках зеленую шелковую косынку. Тамулис прислушивался к их разговору, но так ничего и не мог понять.
— Ты будешь играть или нет? — сердито спросил Тамулиса Гуреев.
— Грибов тут, наверное, пропасть, — раздался в это время добродушный голос седого, одинаково ласкового со всеми майора Егорова. — Вот мы в августе нагрянем сюда под выходной… Как, Галя?
Что ответила Егорову Галя, Тамулис не расслышал, зато услыхал, как Ратанов сказал негромко: «А теперь — пора!»
Девушки вышли из машины, и Нина помахала всем рукой.
Остальные тоже помахали вслед.
— Ни пуха! — крикнул Андрей Мартынов.
Когда девушки скрылись за холмом, Ратанов и Егоров, цепляясь за кустарник, поднялись наверх, туда, где кончался лес. Отсюда видны были деревня и дом, стоявший у самой дороги, дорога, петлявшая между холмами, на которой время от времени мелькали цветастые платья девушек.
— Плохо, что подходы просматриваются из дома, — сказал Егоров, — хоть на брюхе ползи…
Он стоял перед Ратановым коренастый, спокойный, с серебристыми прожилками на висках. Тесноватый поношенный пиджак обрисовывал его сильные, хорошо развитые плечи и мускулы на руках, которым мог позавидовать даже Гуреев. Егоров с ободряющей улыбкой смотрел на Ратанова. Ратанов заметно нервничал.
— Может, ждать, когда стемнеет?
— Посмотрим, что девчата скажут…
Девчата должны были сказать, там ли Вихарев.
Вихарева искала вся область. Если бы он появился в Даличе или у себя дома, на Пинже, его бы немедленно арестовали. Но он там не появлялся. Не мог он проскочить ни вокзал, ни аэропорт, ни пристань. Потом был получен приказ — перекрыть выход на шоссе со стороны Афанасьевского лесоучастка, и оперативная группа управления безуспешно кружила там по лесу уже четвертые сутки. И вдруг поступили точные данные, что он здесь, в Матвеевском починке, маленькой деревушке в сорока километрах от Западного шоссе, в том маленьком доме у самой дороги. Тогда за несколько часов Ратанов и Егоров через горком комсомола разыскали эту девушку — Галю, студентку педучилища, выросшую в Матвеевском починке, знавшую здесь всех и каждого. Галя должна была им помочь.
Этой весной все они первый раз были за городом. И от воздуха, пахнувшего рекой и хвоей, охватывало желание раскинуться на траве, следить за лениво тянущимися вдоль берегов бревнами и, надкусив тоненький стебелек лесного цветка, смотреть в небо. И тогда можно было ни о чем не думать. Или думать о чем-то простом и спокойном: о муравье, ползущем у твоего лица, о белых островках и бездонной синеве, но только не о «вальтере», из которого Вихарев убил инкассатора.
Барков и Мартынов тем временем разыгрывали Гуреева.
— Оказывается, в Англии — я прочел об этом в нашей многотиражке, — Барков строго смотрел в лицо Гуреева, — одна женщина тайно вступила в армию и дослужилась до генеральского чина. Причем никто не подозревал, что бравый генерал — женщина. Даже денщик. Обнаружилось это только после ее смерти. Что вы можете сказать по этому поводу?