Сестра, отводя взгляд, хмуро покачала головой. От ее мрачного лица у Артемис поползли по спине мурашки.
— Что это значит? — Если бы Артемис была в состоянии двигаться, она бы села и выпрямилась, но, прикованная к кровати, она могла выразить свою тревогу лишь голосом и взглядом.
— Боюсь, у меня для вас очень плохие новости, миссис Гауэр.
В палату вошли сиделка с изогнутым лотком и шприцем в руках и англиканский священник.
При виде его тревога Артемис сменилась ужасом.
— Что-то с моим мужем? — спросила она помертвевшим голосом, пытаясь вспомнить, не сегодня ли Руперт должен был лететь домой из Испании, оставив Дестини на попечение Мариель. — Авиакатастрофа? Он пострадал?
Сестра и викарий присели на край ее кровати.
— Произошел несчастный случай на воде, миссис Гауэр, — сказала сестра, сжимая руку Артемис. — Это случилось вчера вечером, но когда новость дошла до нас, вы уже спали и врач решил, что не следует вас будить.
— Руперт мертв? Руперт утонул? — Это казалось полной бессмыслицей. Как он мог утонуть? Ведь Руперт — великолепный спортсмен. Он силен и пребывает в отличной форме.
— Речь идет не о вашем муже, миссис Гауэр, — мягко заметил викарий. — О вашей дочери.
Артемис открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука. Неподвижная и беспомощная в своем гипсовом панцире, она вдруг ощутила, как ее засасывает исполинский водоворот. Мир вокруг нее опустел, лишился красок, стал серым и тусклым.
Это был мир кошмаров.
Мир, от которого ей никогда не спастись.
Мир без надежды.
Мир без Дестини.
Успокоительные средства, которые ей кололи или давали в виде таблеток в последующие двадцать четыре часа, позволяли Артемис оставаться спокойной — точнее, изображать спокойствие.
В палату привезли тележку с телефоном, чтобы Артемис смогла поговорить с Рупертом.
— Где ты был, когда это случилось? — спросила она, не узнав собственного голоса. — Как это произошло?
— Она плавала в детском бассейне. Ничто не предвещало беды. С ней была Хуанита…
— Хуанита? Какая еще Хуанита? А где была Мариель? Где был ты?
Она услышала, как Руперт на другом конце провода нерешительно откашлялся.
— У Мариель тяжело заболела мать, как раз в тот день, когда мы приходили к тебе в больницу. Я решил, что найму няню на месте, уже в Марбелье. Мариель собиралась прилететь позже, когда позволит здоровье матери. Это было вполне разумное решение, Артемис…
— Разумное решение? Разумное? — Артемис почувствовала, что вот-вот задохнется, словно ее поместили в безвоздушную камеру, откуда невозможно выбраться. — Ты оставил нашу дочь… ты подбросил Дестини какой-то испанской няньке, которую нашел в этот же день…
— Я нанял ее накануне. Когда мы только прилетели.
— …и она оказалась настолько невнимательной, настолько слепой, что позволила ребенку утонуть в детском бассейне в фут глубиной!
— Она оставила ее на какую-то минуту, Артемис. Хуанита вернулась в дом за кремом от солнца. Как ты правильно заметила, уровень воды в бассейне всего один фут. Это совершенно безопасно. Произошел ужасный, невообразимый, трагический несчастный случай, дорогая.
— А где был ты?
Ей не нужны были его оправдания или уверения, что произошла трагедия, которую никто не мог предвидеть. Ее поразили холодное самообладание и собранность Руперта. Ей хотелось видеть его уничтоженным, разбитым горем, как она сама. Артемис хотела заставить его признать свою вину. Ведь это он оставил Дестини на попечение няни, о которой ровным счетом ничего не знал.
— Я играл в гольф, — ответил он, и впервые его голос дрогнул. — Мне так жаль, дорогая. Мне ужасно жаль. У нас будут другие дети. Ты снова станешь матерью, я обещаю.
Этого Артемис не могла выдержать. Неужели он не понимает, что никакие новые дети не заменят ей ребенка, которого она только что потеряла? Уронив телефонную трубку, она закрыла глаза свободной от гипса рукой и заплакала.
Какое-то время спустя ей вдруг пришло в голову, что она никак не сможет присутствовать на похоронах Дестини, даже если тело ребенка доставят в Англию. Эта мысль вызвала новый приступ отчаяния и боли.
— Что ж, я думаю, будет даже лучше, если похороны пройдут в Испании. — Руперт, как всегда, мыслил рационально. — Когда все закончится, я тотчас же вернусь домой и мы с тобой начнем новую жизнь.
Он с легкостью говорил о новой жизни, но Артемис понимала, что их обоих ждет очень трудное время. Невероятно трудное. К тому же Руперт не принимал в расчет еще одно обстоятельство. Ничего еще не кончено, пока не выполнена самая тяжелая задача. Дьявольски тяжелая задача.
Нужно рассказать обо всем Примми.
И сделать это предстоит ей, Артемис.
Часть вторая
Глава 20
Июль 2003 года
Кики с большим трудом преодолела лестницу, ведущую к дверям квартиры — временного обиталища, забронированного ее агентом. С каждой следующей ступенькой настроение становилось все хуже. Наконец, полная дурных предчувствий, она пинком ноги распахнула дверь. Как и следовало ожидать, комната оказалась отвратительной. Бугристая кровать, покрытая красным махровым покрывалом, явно знавала лучшие дни, туалетный столик и гардероб выглядели так, будто их купили на дешевой распродаже, а на настольной лампе красовался прожженный в нескольких местах абажур.
Одну сумку Кики опустила на пол, а другую швырнула на кровать, мгновенно отозвавшуюся жалобным скрипом. Что это за убожество? Снова ее поместили в какую-то конуру. Никому и дела нет, в каких условиях она будет жить. Можно спорить на что угодно, никто из участников рок-фестиваля в рабочем клубе «Грантли» не стал бы ютиться в такой дыре. Мервин, последний в долгой череде ее агентов — их было так много, что Кики не могла бы вспомнить даже половины, — твердо стоял на своем и не желал слушать никаких возражений ни по поводу концерта, ни по поводу жилья.
— Это самые лучшие номера, предназначенные специально для звезд шоу-бизнеса, а «Грантли» — новый клуб в предместье Лидса. Он стоит не один миллион, и владельцы хотят, чтобы открытие стало настоящей сенсацией. В программе концерта есть несколько громких имен, но надо же чем-то их разбавить, нужны знакомые лица прошлых лет. Рок-звезды шестидесятых и семидесятых. Дасти Спрингфилд. Эдам Фейт. Что-то в этом роде.
— Дасти Спрингфилд и Эдам Фейт умерли, — процедила Кики сквозь зубы.
— Да и Господь с ними, куколка, — ухмыльнулся Мервин по другую сторону заваленного бумагами стола. — Но ты-то жива, верно?
Кики уже тогда знала, что так называемый рок-фестиваль в «Грантли» выльется для нее в очередное унижение. Не будет ни афиши с ее именем, ни приличного отеля, ни почтительного обращения, достойного рок-звезды.
— И что же дальше, Кики? — крикнула она самой себе, вылетев в бешенстве из кабинета Мервина после очередной оплеухи. — Что дальше, черт возьми?
«Тебе надо перестроиться, детка, придумать что-то новенькое», — любил повторять последний, только что бросивший Кики любовник, когда на него вдруг нападала охота поинтересоваться ее делами.
Вспомнив теперь этот совет, Кики горько усмехнулась. Еще никто в истории шоу-бизнеса не перестраивался так часто, как она. Каждый новый продюсер клятвенно уверял, что стоит ей изменить свой стиль в соответствии с современными веяниями времени, и из рок-певицы средней руки она превратится в знаменитость, в звезду первой величины. Панк, фанк, рэп, джаз, авангард, новая волна — в этом дьявольском коктейле Кики перепробовала все. Превращения не произошло. За минувшие тридцать лет Кики так и не удалось повторить тот первый успех, когда о ней заговорили как о восходящей звезде, а две ее композиции, написанные вместе с Джералдин, были признаны самыми популярными песнями года. Даже сейчас, в «Грантли», все хотели услышать ее «коронный номер» — «Белое платье, серебряные туфли» и «Сумерки любви».
Кики хмуро уставилась перед собой. Интересно, что бы изменилось, если бы тогда, в далеком 1972-м, она оказалась сговорчивее и позволила Аледу Картеру и дальше заниматься ее карьерой? Если бы она согласилась на тошнотворное «Шоу-варьете Артура Хейнза» и попробовала себя в роли эстрадной артистки в стиле Лулу?