— Все! — выдохнул я.
И сразу вокруг сгрудились люди, которые, конечно, уже по нескольку раз подходили и смотрели мое рисование, и теперь хотели увидеть законченную работу.
— Як дви капли! Вот малый!
— Смотри, отец, это же — ты! Ей-богу, ты!
— А это — ты!
— Ну — орел! Молодец!
— А зачем ты нашим звезды подрисовал? Татарам — свастики? — спросил отец. — Там же нету?
— Надо! — упрямо сказал я.
И все согласились: надо.
— Ты бы лучше мать нарисовал, — посоветовал вновь подошедший военный, — а то состарится такая красавица и не будет знать, какая была.
— Не пыли, пехота! — одернул его майор и показал глазами на отцовские медали.
— Понятно, — ответил ему военный, — а все-таки надо было...
— Я ее нарисовал! — с вызовом огрызнулся я. — Не видишь?
Я захлопнул альбом и шмыгнул носом. Ничего они не видят и не понимают.
— Папа, сходим? — я впервые назвал отца папой.
Он полуобнял меня тяжелой и сильной рукой и повел. Ничего, что он не увидел моей картины. Ничего. Я сам знал, какая она.
Знаю и сейчас.