…Боже мой! Размечтался дурак… Моя бабушка – тоже Ирина Антоновна – иногда о моих детских мечтах говорила так: «Дурак мыслями богатеет…».
…Я быстро закончил с обедом и спустился на первый этаж к выходу из столовой. Решил подождать Ирину Антоновну внизу и незаметно смешался с толпой отдыхающих, выходящих из столовой. Когда Ирина Антоновна со своими соседками по столу проходила мимо меня, я негромко сказал:
– Ирина Антоновна! Можно вас на минуточку?
Она обернулась, замерла от неожиданности и буквально вскрикнула:
– Боже мой! Анатолий Ефимович! Какими судьбами? – и шагнула ко мне. Мы обнялись. Она поцеловала меня, прижалась ко мне и почему-то заплакала…
Женщины, с которыми она шла, с удивлением смотрели на нас. Повернувшись к ним Ирина Антоновна, вытирая рукой слезы, радостно произнесла:
– Девочки, это Анатолий Ефимович, мой сослуживец по Алма-Атинскому госпиталю. Он – врач… Подполковник… невропатолог. Знакомьтесь, пожалуйста…
Мы познакомились. Я запомнил имя только одной симпатичной женщины, потому, что звали ее Тамара, как и мою жену.
Женщины постояли с нами несколько минут и ушли, сославшись на неотложные дела. Мы остались с Ириной Антоновной вдвоем. После короткого обмена информацией – «когда прибыл, в каком корпусе разместили и прочее» – мы как-то вдруг внезапно, не сговариваясь, перешли на «ты», отбросив в сторону высокопарность и впервые обратились друг к другу только по имени.
Ирина сказала:
– А теперь пойдем сядем на скамью, и ты расскажешь мне все Алма-Атинские новости – о госпитале, моем бывшем начальнике Александре Владимировиче, наших коллегах, своей семье.
Я рассказал ей все, о чем она просила. Мне она поведала, что вскоре после переезда из Алма-Аты ее мужа из Ташкента перевели в Термез на должность заместителя командира мотострелковой дивизии, что их дочь поступила в Ташкентский мединститут, а сама она опять работает в военном госпитале. В санаторий приехала неделю назад, договорилась с врачом, что никаких процедур, кроме общего массажа и кислородного коктейля, принимать не будет. Планирует просто отдыхать и ездить на экскурсии, поскольку никогда здесь не была, но слышала и читала о Крыме много интересного.
Ну а дальше все пошло по традиционному в таких случаях сценарию. Вечером после ужина и до самого отбоя мы с Ириной гуляли по длинной набережной почти от подножия Аю-Дага до «малого медведя» и пристани. Те, кому довелось отдыхать в Центральном военном санатории «Крым» или санатории «Фрунзенское», должны прекрасно помнить этот маршрут.
Теплыми августовскими вечерами набережная шумела, почти как Невский проспект в Ленинграде или улица Горького в Москве. Отдыхающие двух санаториев и местные жители, а они вечерами тоже приходили на танцплощадку и гулять у моря, называли набережную «Фрунзенским Бродвеем».
Говорили, что когда-то между двумя санаториями стоял металлический забор, но какой-то из министров обороны (министры, их заместители и многочисленные родственники всегда отдыхали в санатории «Крым») дал команду убрать его и с тех пор территория двух военных санаториев стала общей.
Устав от ходьбы по «Бродвею», мы с Ириной спустились на пляж. Сели на лежаки, я обнял ее за плечи, моя правая рука оказалась на ее пышной груди. Она не убрала мою руку, теснее прижалась ко мне, но тихо и очень четко, как мне показалось, с некоторой укоризной произнесла:
– Толенька! Ты, наверное, забыл наш разговор ночью в твоем кабинете о том, что существует Любовь Высшей Красоты? Я повторила тебе эти слова по телефону, когда уезжала из Алма-Аты. Я понимаю тебя, как мужчину, но давай останемся такими, какие мы были тогда. Не стоит нам становиться земными любовниками всего на несколько дней и ночей. И потом, я говорила тебе, а ты мне, что семья для нас обоих – это святое… Я никогда не изменяла мужу и не собираюсь этого делать, – и после короткой паузы добавила:
– Даже… даже с тобой… А руку не убирай… Мне приятно твое прикосновение, но на большее ты не рассчитывай… Надеюсь, что ты, как и я, рад, что у нас с тобой будет почти две недели для встреч и общения… Нам не надо будет таиться, бояться чьих-то осуждающих взглядов… Помнишь, как ты напевал «мы вдвоем, поздний час…», – и она еще теснее прижалась ко мне.
С моря тянуло прохладой, у наших ног ласково плескались волны, на танцплощадке рыдал саксофон и тонкий девичий голосок пел «…довоенное старое танго…». Мы долго любовались яркой полной Луной и звездами. Южное небо – особенное, черное. Луна, звезды казались гораздо ближе и ярче, чем в Средней Азии.