Ирина резко повернулась ко мне, крепко обняла меня за шею, заплакала, долго и страстно целовала меня, а затем отстранилась и тихо сказала:
– Поздно, Толенька, поздно… Наш поезд давно ушел, а мы с тобой, два одиночества, так и остались на перроне станции под названием жизнь…
…Через два дня она улетела. Я провожал ее в аэропорту Домодедово. Рейс «Москва –Ташкент» улетал поздно вечером. В ожидании регистрации мы с Ириной сидели на скамье в огромном и шумном зале. Мимо нас сновали сотни людей с чемоданами, тележками и плачущими детьми. Мы ели горячие пирожки с капустой и говорили, говорили обо всем и ни о чем, прекрасно понимая, что возможно это наш последний разговор.
…Когда пассажиров рейса пригласили на посадку, и мы тепло простились, Ирина сказала мне:
– Прощай, Толя… Теперь мы с тобой, наверное, увидимся только там, – и она со слезами на глазах показала рукой куда-то вверх, на небо…
Самолет улетел. Моросил холодный осенний дождь. Почему-то вспомнились слова моей бабушки Ирины Антоновны – «Дождь в дорогу – это хорошая примета».
Я пошел на платформу, где готовилась к отправке в Москву еще почти пустая электричка. Вошел в вагон, сел на лавку, прижался головой к окну и с грустью смотрел на медленно стекающие по стеклу капли дождя.
Мне казалось, что это слезы текут по мои щекам …
= = = = =
Жирная дама
Летом в штаб Тамбовской дивизии, где я служил в должности старшего врача полка, поступила команда выделить одного врача для медицинского обеспечения войск, участвующих в съемках фильма «Война и мир» (режиссер С.Ф. Бондарчук). Отдельные эпизоды снимались в лесах недалеко от города Калинина (теперь Тверь).
Дивизионный врач на съемки решил отправить меня. Еще один врач, капитан медслужбы, звали его Николай, приехал из Вышнего Волочка. А один – майор медицинской службы С-н, прибыл из медсанбата Калининской дивизии.
Медпункт разместили в каком-то заброшенном охотничьем домике. Войск на съемки фильма привлекли несколько тысяч. Недалеко от палаточного лагеря, где размещались солдаты и офицеры, принимавшие участие в съемках, примерно в одном километре, находился пионерский лагерь одного из Калининских заводов.
В лагере работали три воспитательницы. Две из них – приятные и простые женщины – возможно, они работали учителями. А одна женщина была не просто полная, а безобразно жирная и довольно наглая, показалась нам слегка глупой. Пожалуй, к школе и заводу она никакого отношения не имела, и в лагерь, как воспитатель, попала случайно. Как говорила известная актриса Ф.Г. Раневская: «Всю жизнь я боюсь глупых. Особенно баб!».
Воспитательницы иногда приводили к нам в медпункт детей, получивших травму или заболевших. Мы не отказывали им в помощи.
Однажды жирная дама сказала майору С-у, что у одной из воспитательниц в ближайшую субботу будет день рождения. Мы были приглашены на торжество. Наш старший, зная, что будет возможность хорошо выпить (а выпить он любил!), тут же дал нам команду готовиться к празднику.
Никакого подарка в лесу мы приобрести не могли и поэтому нарвали большой букет полевых цветов. В Калинин мы ездили очень редко. Майор С-н сказал:
– Цветы для женщины – самый лучший подарок! Приведите себя в порядок! Мы идем к дамам в гости!
Мы подшили чистые подворотнички, надраили асидолом пуговицы и пряжки на ремнях, побрились, почистили кремом сапоги. Перед уходом в пионерский лагерь, прошел сильный дождь, и мы пришли в мокрых плащ-накидках и бриджах (трава была по пояс), в грязных сапогах.
После поздравлений, пожеланий, вручения имениннице цветов С-н залпом выпил граненый стакан водки без закуски и замертво упал на чью-то кровать в одежде и сапогах.
Закуска отсутствовала. На столе стояли тарелки с принесенным с кухни обычным ужином для ребят – холодные макароны с пригоревшими котлетами. Именинница и ее подруга посидели с нами немного, поговорили обо всём и ни о чём, пошли проводить на улицу Николая и не вернулись. Наверное, воспитательницы ушли в барак к девочкам, а Николай – в наш домик.
Я остался наедине с жирной дамой. Она пила стаканами все напитки, что были на столе – водку, вино, непонятно откуда появившийся мутный самогон, и через некоторое время опьянела, но не отключалась, как С-н, храпевший на кровати, а продолжала что-то несвязно говорить, жаловаться на кого-то, плакать.
Я всегда плохо переносил алкоголь. Поэтому практически не пил, а только обозначал, что, якобы, тоже пью стаканами (все выливалось под стол и через плечо). Жирная полезла ко мне обниматься. Начала расстегивать пуговицы на гимнастерке, снимать портупею, расстёгивать бриджи.