– Еще бы не догадаться, – ответил он. – Его разоблачили, а потом расстреляли.
– Точно. В Брауншвайге. – А кто его расстрелял?
– Союзники.
После короткого молчания этот поборник зла вдруг заявил с непонятной яростью:
– Союзники были бандой негодяев.
Он уже какое-то время орудовал опасной бритвой у самой моей шеи, так что я из осторожности решил не вступать с ним в спор. Возвращение молодого помощника с чашкой кофе совпало с окончанием процедуры бритья. Я вздохнул с понятным облегчением. Никогда еще лосьон и похлопывания по щекам не казались мне такими божественно приятными. Когда я поднялся и уже хотел расплатиться, Гедес угостил меня сигаретой, которую я принял не столько из вежливости – чтобы не обидеть его, – сколько потому, что почувствовал: он собирается еще что-то рассказать мне, и это что-то может быть весьма интересным. Так оно и вышло.
– Хочу рассказать вам кое-что, – произнес он, уже подойдя к самой двери. – Кто знает, вдруг сгодится для вашего романа про шпионов. Дело в том, что я и сам знавал одного. Одного жалкого хлыща, несчастного юнца, которого красные внедрили в наш батальон – еще тогда, в гражданскую войну.
– Хлыща, говорите?
– Тот, кто его к нам послал, прекрасно понимал, что мальчишке не сносить головы, что задание будет стоить ему жизни, но все красные – сволочи, твари без стыда и совести… Мальчишка был еще безбородым… даже пушок на лице не пробился, а на лбу – белое такое пятно, ну знаете, какое бывает у капризных младенцев, когда они сердятся и готовы вот-вот разреветься. Понятно, о чем я?
Нет, мне было непонятно. Я никогда в жизни не видел никаких белых пятен на лбу у младенцев. И я хотел было попросить, чтобы он подробнее остановился на своих занятных и удивительных наблюдениях. Но счел за лучшее сделать вид, будто отлично знаю, о чем идет речь. Просто мне не хотелось терять время, мне надо было поскорее выяснить, подойдет или нет эта его история про младенца-шпиона для моей вечерней лекции.
– Понимаю. Круглое белое пятно, несчастный младенец-шпион…
– Вы полагаете, я шучу… Напрасно, напрасно… Он не был младенцем, он был милисиано, жалким переодетым милисиано, мальчишкой, который шпионить-то как раз и не умел.
И тут он начал рассказывать, как самолично обнаружил, что мальчишка был красным шпионом, и никто, кроме него, до поры до времени об этом не подозревал. Гедес случайно встретил его на улице Теруэль, и тот совершил вроде бы пустяковый, но с головой выдавший его промах. Гедес среагировал мгновенно: пока охваченный паникой мальчишка то краснел, то бледнел, Гедес ударил его с такой силой, что он кубарем покатился под горку, к ручью, образовавшемуся после дождя. Гедес подождал, пока парень встанет на ноги, и снова ударил его – удар был страшный, резкий и безжалостный, в левое ухо. Мальчишка снова рухнул на землю и стукнулся головой о камень, так что у него лопнула барабанная перепонка еще и в правом ухе.
Когда юный красный шпион с лопнувшими барабанными перепонками смог наконец приподняться, Гедес с помощью знаков постарался ему объяснить, что тот очень скоро будет отправлен в мир иной, в мир немых и глухих, и больше никогда в жизни не услышит ни одного человеческого слова. И что с этого самого дня тот будет самым безвредным шпионом на свете.
– Мало того, – закончил Гедес с противной ухмылкой, с очень мерзкой, надо заметить, ухмылкой, – я постарался объяснить бедолаге, что, когда его поведут на казнь, он и тогда ничего не услышит, зато легко вообразит себе свист пуль, готовых впиться в его детское тело. Вы и представить себе не можете, какую он скорчил рожу. Нет ничего смешнее шпиона, который оглох и больше ни звука не слышит – все равно как футболист без мяча. Я решил, что больше мне тут делать нечего, и поспешно шагнул через порог, чтобы выйти на улицу Дурбан, где дождь лил как из ведра – я мгновенно промок до нитки и вынужден был вернуться в парикмахерскую. Я глянул на Гедеса. Было совершенно очевидно, что он редкая мразь.
– К вашему сведению, пули не свистят, такое бывает только в романах, – сказал я.
– А, так вы еще не ушли? Я, по видимости, ранил нежную душу сеньора сочинителя…
– Да, ранили. Мне отлично известно, что на войне случаются страшные вещи, но похваляться этим… Как можно? Вы ведь с особой гордостью живописуете, как погубили мальчишку…
– Вы вроде уже расплатились? Вот и топайте отсюда, и чтобы духу вашего здесь больше не было. Ненавижу красных… К тому же я все никак не могу сообразить, чего это вы в моей парикмахерской вынюхиваете? Но в любом случае запомните: не на того напали, ищите дураков где-нибудь еще.