- Кирочка, это потрясающе, что у Яши грипп! То есть - дай Бог ему здоровья, но как же я рада вас видеть!
Значит, ее все-таки предупредили - эффект неожиданности не сработал, и Кира ничего не поняла.
Когда они с Женей были на сцене, ей вдруг показалось, что за кулисами мелькнула высокая фигура мужа. Но софиты светили прямо в лицо, и она могла обознаться. Отработав и вернувшись за кулисы, она обошла все актерские, но Вадима нигде не было видно, а расспрашивать актеров ей не хотелось. Воспользовавшись паузой, она вышла через служебный подъезд на улицу подышать и увидела, как Женя Баринова, грациозно нагнув рыжую коротко стриженную голову, садится в их черную "Волгу".
Кира ехала домой. В голове шумело и даже слегка позванивало: ее бедная голова еще не привыкла к загадкам и ребусам... Может быть, в машине был не Вадим? Она не разглядела его в полумраке салона. Мог же он уступить машину на вечерок... Да, но он промелькнул тогда за кулисами! Хорошо, там был он, но кроме него в машине мог сидеть кто-то еще, какой-то любовник Жени... Предположим. Но если Вадим зашел за кулисы, то как он мог ее не видеть! Они с Женей были на сцене... а он ведь как раз и ждал Женю. То есть не он ждал, а Женин любовник, как там его зовут... Значит, Вадим ее видел! Но тогда выходит... И она начинала все сначала, глядя в окно на знакомые пейзажи, окутанные легкой вуалью белой ночи, и не замечая их. В квартиру она вошла уже окончательно запутавшись и ничего не соображая. Вадима дома не было. Он явился за полночь, позевывая, вошел в столовую и капризно поинтересовался:
- Почему это меня не встречают? Мне что - не рады?
- Не фиглярствуй, - сказала ему Кира. - Я все видела.
- Что - все? - между двумя зевками спросил Вадим.
- Тебя и Женю в нашей машине... скажешь "нет"?
- Скажу "да", - невозмутимо подтвердил он. - А где ты нас видела?
- На концерте в Пушкине.
- Ты была на этом концерте? - не поверил он. -Ты шутишь!
- Это неважно, важно другое...
- Что именно?
- Что делала эта... эта Женя в нашей машине?
- Ехала...
- Не фиглярствуй!
- Да просто я привез туда Алика - вот и все дела!
- Алика?
- Его, родимого... пристал: познакомь да познакомь! Что мне - жалко?
- Значит, в машине вас было трое... А почему ты не подошел? Я же видела тебя за кулисами!
- Но я-то тебя не видел.
- А что же она тебе не сказала... эта Женя?
- Это уж ты спроси у нее, - резонно заметил Вадим.
Кира понимала, что скорее всего он врет, но ее сбивал с толку его искренний тон; а он, видя ее растерянность, мгновенно поменял тактику и перешел от обороны к решительному наступлению.
- Черт возьми, я устал! - не давая ей опомниться, заявил он. - У тебя просто мания какая-то... Я устал, и мне надоело оправдываться: если бы у меня с ней что-то было, тогда другое дело, а так... меня убивает твоя несправедливость! Да, вот что самое обидное - не-спра-вед-ли-вость!
Не мог же он так притворяться! А если предположить, что мог... Кира не могла предположить такое, она подошла, прижалась пылающим лицом к его груди и попросила:
- Прости, я и сама не знаю, что со мной происходит... прости, ну прости, пожалуйста.
Ночью они помирились. Их ночи... стоило ей ощутить его рядом, и она была счастлива: для Киры формула счастья в те годы была простой - чувствовать его рядом. Они помирились, и Вадим простил ее. Но сна не было... Кира лежала головой у него на груди и думала.
Наверное, она в отца. Мать рассказывала, что отец постоянно ревновал ее, просто изводил своей маниакальной ревностью.
- Доходило до анекдота, - вспоминала мать. - Придешь домой в хорошем настроении - ага, значит, состоялось! А если, наоборот, в плохом - ну значит, сорвалось! Настоящий маньяк...
- Что - ни с того ни с сего? - поражалась Кира. - Прямо на ровном месте?
- Посмотри туда, - мать показывала на свой портрет. - Как по-твоему, могла я удержаться на "ровном месте" - с моей-то красотой?
- Тогда почему же отец маньяк... если не могла?
- Твой отец видел, кого брал в жены... А красота имеет свои права!
Наверное, отец этого не понимал, и Кира привычно пожалела отца: она жалела его уже за тот раздраженный тон, в котором мать говорила о нем.
Отец умер, когда ей было восемь лет, она тогда училась во втором классе школы-десятилетки при Ленинградской консерватории. Искупался в Неве в начале сентября и схватил двустороннее воспаление легких: закалял свое слабое здоровье - так и не закалил, не успел. Мать до сих пор не могла простить отцу его "нелепой смерти".
- Все и всегда хотел делать по-своему, упрям был патологически. Вот и доупрямился! - возмущалась она.
А Кира, зная свою мать, сильно подозревала, что все "патологическое упрямство" отца сводилось к тому, что он просто пытался оставаться самим собой.
Она на удивление плохо помнила его и сердилась на себя за это: все-таки восемь лет - не младенческий возраст, могла бы запомнить лучше... А так, вспоминая, видела высокую поджарую фигуру, раннюю лысину и веселые белые зубы; еще - слышала тихий музыкальный свист. По утрам, собираясь в академию, отец насвистывал - и это тоже почему-то раздражало мать.
- Делал зарядку под свист, одевался и свистел... чуть ли не завтракал, заливаясь свистом, - без улыбки рассказывала она.
Отец был военным, полковником-артиллеристом и преподавал в Военной академии на Съездовской линии Васильевского острова. Кстати, их роскошная квартира была предоставлена ему академией, а после его смерти мать получала приличную пенсию. Но, конечно, не на одну эту пенсию они жили: у матери вскоре появился "покровитель"; и так, сменяя друг друга, "покровители" неизменно, по сей день обеспечивали ее матери "достойный уровень жизни". Другими словами, ее мать была содержанкой, как, скажем, "Дама с камелией" Александра Дюма... а почему бы и нет? Ведь "красота имеет свои права"! Она переходила от одного "покровителя" к другому, как "переходящее красное знамя", награждая собой счастливого победителя.
Кира тихонько вздохнула: кто спорит - Вадим красив, но и она не дурнушка. А что если, как мать, взять и воспользоваться "своими правами"? Охотников хоть отбавляй, только свистни... Но в том-то и дело, что свистеть не хотелось.
А потом она застала его целующимся с Женей Бариновой, что называется, буквально у нее на глазах. Компания собралась большая и разношерстная: "небожители" были в меру разбавлены "подающими надежды". Вадим предупредил ее сам:
- Кстати, будет Баринова... просто в порядке информации.
- А откуда ты знаешь? - спросила Кира.
- От Алика: сабантуй-то у него!
Собираясь, Кира поймала себя на том, что провела перед зеркалом на добрых полчаса дольше, чем обычно. И осталась довольна результатом: все-таки это очень укрепляло ее позиции - то, что она привыкла видеть в зеркале.
За столом Женя сидела рядом с Аликом, вообще, он, несомненно, был, что называется, "при ней"; и Кира расслабилась, как будто в ней отпустила тугая, до предела сжатая пружина. Она почувствовала себя легкой, почти бестелесной от блаженного облегчения и одновременно глубоко виноватой: устраивала Вадиму сцены, как последняя кухарка, и вот уж действительно на ровном месте. Она отправилась на поиски мужа, чтобы сообщить ему, что она последняя дура, - и нашла его на балконе целующимся с Женей Бариновой. Кира стояла в открытых дверях и смотрела; она и сама не знала, как долго она так стояла, пока они ее не увидели...
Тогда она с трудом отлепила ноги от пола и пошла в прихожую, а оттуда на улицу; белые ночи были на исходе, и снаружи серел пасмурный вечер, начинало накрапывать. Алик жил на улице Дзержинского; дойдя до угла, Кира повернула на Садовую и медленно побрела в сторону Невского... До Вериного дома на Бармалеевом переулке она добралась уже ночью: всю дорогу пришлось идти пешком, потому что ее сумочка осталась лежать на стуле в гостиной; но идти было даже проще, потому что так она оставалась одна в равнодушной вечерней толпе. Когда Кира переходила Дворцовый мост, припустил дождь, а она, не прибавляя шага, шла и шла по лужам в своих бежевых туфлях на высоченных шпильках и в муаровом платье с глубоким вырезом на спине, и на нее оборачивались. Вера спала и долго не открывала дверь, а открыв, смотрела на подругу с выражением ужаса на лице, как на привидение.