— Ну, это черт знает что такое, — сказал рядом со мной чернявый плечистый парень, сунул два пальца в рот и закатился молодецким посвистом — сущий Соловей Разбойник. Два-три заливистых свистка в разных концах зала ему ответили.
— Товарищи, вас просят соблюдать дисциплину! — надрывалась в микрофон культурница.
…Меня кто-то схватил за ногу. Я посмотрела вниз и увидела страшную, скособоченную морду идиотки. В охоте за зайцами девушка совсем потеряла направление и шарила по ногам зрителей.
— Сейчас же снимите маску, — резко сказала я.
Она выпрямилась и отвела маску вбок. На меня глядело милое, румяное, вспотевшее личико.
— Девочка, — сказала я ей, — не надо вам этого, не надо.
Она заплакала.
Господи, еще этого не хватало…
Я подошла к Зине:
— Немедленно прекратите это безобразное зрелище.
— Что случилось? — спросила Зина, но тут же узнала меня, взяла свисток и длинно, пронзительно засвистела: — Внимание, товарищи! Игра «Охота на зайцев» окончена. Первый приз — собрание открыток города Москвы — получает… Как вас зовут, товарищ?
Но «товарищ», высокий парень с распадающимися волосами, уже сорвал с себя маску и хорошим футбольным ударом запустил ее в конец зала. Двое других тоже скинули маски, подбросили их, и вот они запорхали, заплясали над головами. «Эх, эх!» — кричали, бросали, хохотали в толпе. Маске пьяницы надорвали нос, и он понуро болтался, словно сетовал.
Зина подошла ко мне, ломая руки:
— Что же мне делать? Массовый вечер срывается…
— А разве у вас еще не все?
— Нет. По плану мы должны еще разбивать горшок…
— Пустите меня к микрофону, — сказала я.
— Пожалуйста…
Что я им скажу? Не знаю. Но что-то надо сказать, непременно. Когда я подошла к микрофону, зал притих. Я сама не узнала свой голос. А слова!
— Дорогие мои ребята, — сказала я, — дорогие мои мальчики и девочки. Мои хорошие мальчики и девочки. Вы меня простите, что я так к вам обращаюсь. У меня два сына в таком же возрасте. Старшему двадцать два, младшему двадцать…
…Что я несу? Но остановиться уже нельзя. Множество глаз смотрит на меня, и стало совсем тихо.
— Дорогие мои, — говорю я, — вы сейчас смеялись. Вы смеялись невольно, не могли не смеяться, это я по себе знаю, я тоже смеялась вместе с вами. Но разве это настоящее веселье? Бывает, например, веселье от водки. Такое веселье мой сын называет «химическим». То, что у вас было сейчас, это тоже химическое веселье…
— Правильно, правильно! — закричали отдельные голоса. Кто-то свистнул, другие зашикали.
— Я не умею по-хорошему вам объяснить, в чем тут дело, но чувствую, что это веселье — плохое. Как бы это выразить? Ну вот иногда мальчишки кидают камнями в собаку и тоже при этом смеются… Разве им весело?
Теперь заплакала Зина.
Я собрала свое мужество и сказала:
— Только вы не подумайте обвинять Зину. Она не виновата, виновата одна я. Простите меня. Мы еще подумаем. Мы еще придумаем с вами настоящее, умное веселье. А пока мы его не придумали — давайте танцевать. Пожалуйста, вальс!
И сразу же, как по волшебству, радиола заиграла вальс. Я стояла вся в поту. Нечего сказать, выступила…
Ко мне подскочил тот самый, высокий, в джинсах:
— Марья Владимировна! Позвольте…
Я кивнула и подала ему руку. Все равно терять нечего после такого позора. Он повел меня, сильно поворачивая, и вот платья, пиджаки, рубашки, лица слились, вращаясь, в один туманный круг, в котором изредка ярким бликом вспыхивал, поворачиваясь, кругленький золотой зад…
— Вы Саша Лукьянов? — спросила я своего партнера.
— Это точно, — ответил он.
Больше мы не говорили. Вальс кончился. Меня обступили ребята.
— Марья Владимировна, следующий танец со мной…
— Нет, со мной, я первый подошел…
— Хорошенького понемножку, — сказала я и вышла в фойе.
Мне было нехорошо. Сердце, должно быть. Вот живет человек и не знает, что есть у него такой мешок внутри, приходит день, и он узнаёт, что есть у него такой мешок. Ничего не поделаешь…
— Марья Владимировна, что с вами? Вы так побледнели…
А, это Галя, и Виталий с ней.
— Галочка, воды мне, если можно.
Галя принесла стакан воды. Она и сама-то побледнела. Неужели я что-то для нее значу? Вот бы не подумала.
Я выпила воды и сказала:
— Ничего. Просто голова закружилась. Много лет не танцевала. Сейчас пройдет.
В сущности, я глупа. Мне самой это совершенно ясно, но другие почему-то не верят, даже самые близкие друзья. Считают, что я кривляюсь.