Я не обижаюсь, не до того!
- Илюша… Как это, - сам ушёл, - харакири, что ли, сделал?
- Что ли! Сделал, конечно, и безо всяких «что ли». Хм, кстати, первое харакири женщина совершила, - непростая, правда, а богиня. Оми её звали, а иногда её ещё Харасаки называют, - «разрывающая живот»…
- Ну, не знаю…
- Потому и рассказал… Ладно, Гришка, кончен разговор. Думай теперь. Ты это умеешь, в отличие от некоторых, к химии неспособных, а если чего надумаешь, толкового, потом как-нибудь мы с тобой к этому разговору вернёмся.
И Илюха, поджав губы, встаёт из-за стола, вытирает руки, берёт свою и мою тарелки, чайные чашки, блюдца-ложки, складывает их в раковину, и начинает мыть. Всё. Это значит, что разговор, и в самом деле, окончен, - я уже знаю, что если Ил так сказал, то лучше и не продолжать, как бы интересно мне не было. Ну, может, конечно, Ил всё в шутку перевести, а может и по шее, было уже пару раз, - ну, не так, чтобы… Но, всё ж таки, по шее. Нет, не надо, сейчас у него, как раз, самое такое настроение, чтобы я по шее схлопотал. Ладно, буду думать… Тем более что есть тут о чём мне подумать… Эх, покурить бы… Блин, вот тоже, как Илья, интересно, к этому отнесётся? Не знаю. Сам-то не курит… А С.С. курит, и Ил не против, - да, но я-то, другое дело, - а может… Интересно… Ох, ты ж! Мыслитель! Думатель, ё-моё!
- Ил! Да что ж ты с посудой! Бли-ин, помыл всё… - расстраиваюсь я. - Илюха, извини, пожалуйста, я опять задумался…
Илья замирает, потом кладёт на стол полотенце и тарелку, которую он вытирал, - да, последняя, - подсаживается ко мне рядышком на наш кухонный угловой диванчик, сидит секунду, смотрит на меня, - я чувствую, что снова краснею, - а вот теперь уж сто пудов не пойму, чего я краснею, - потом гладит меня влажной от посуды ладонью по щеке, - у меня аж мурашки по коже! - так необычно, приятно и хорошо! Илюшка проводит ладонью мне по щеке вниз, потом вверх, задерживает руку, гладит большим пальцем мне бровь, потом убирает свою ладонь, - но не совсем, а кладёт её мне на плечо, - и смотрит мне в глаза, - в душу… и мне… блин, я плавлюсь, кажется, от этого его зелёного взгляда, в глубине которого, на самом дне почти, я вижу изумруды и нефрит древних Богов и героев, и тут уж точно, перестаю соображать, - и только одно чувство, - его глаза у меня в глазах, и его рука у меня на плече! И одно желание, - чтобы он подольше не убирал у меня с плеча свою лёгкую руку, - я чуть даже пригибаюсь под её невесомой тяжестью, - а ещё лучше, чтобы Илья снова… своей узкой, крепкой, верной… да, твёрдой, и мягкой… нежной, и прохладной, и горячей ладонью… снова меня… по щеке чтобы, снова… И такая сладкая, невыносимо тяжкая, и лёгкая, - лёгкая до невесомости боль… где-то в груди, под ложечкой…
- Гриша…
И тут же телефон, - да пропади он пропадом! Да ну, что ж такое…
- Это… наш телефон, Илья…
- Да, это ваш телефон…
Я испытываю… а, ладно… Но кто же это звонит-то?
- Кто бы это, интересно? Пацаны мне на мобильник звонят обычно…
Я иду в прихожую, а сам красный как рак, и стараюсь держаться к Илюшке спиной, ведь у меня в плавках… встал, блин… так всё знакомо, как в лагере летом, с Дэном… И с ужасом понимаю, что мне хочется… ОЧЕНЬ хочется, чтобы Илья заметил мой, такой уже знакомо крепенький стоячок… Да ну, - нет, конечно, ещё чего! - не надо… Я фальшиво откашливаюсь, беру трубку, Илья следом проходит в нашу с Егоркой комнату, и, проходя мимо, зажимает себе нос двумя пальцами и гундит:
- Енто из дворца, барин, от самово осударя анпиратору, не иначе…
- Да ну, Илька, кончай!.. Да, слушаю… О, мам, ты откуда это?.. А-а… Да вот, только что поели… Ну-у, хорошо, скажу, конечно, да ты бы сама ему… Сейчас, погоди. Илья! Иди сюда, пожалуйста, тебя мама зовёт.
Илья выходит в прихожую, вопросительно поднимает на меня левую бровь.
- Она хочет, чтобы ты её обязательно дождался, - я протягиваю ему трубку.
- Да, тёть Тань… Ага… Да нет, всё в порядке, я не спешу, дождусь, конечно… Да.
Илька вешает трубку, я вопросительно смотрю на него, он пожимает плечами, задумчиво смотрит на меня, потом медленно подходит ко мне, - в глазах зелёные чёртики, - я заранее смеюсь, машу на него кулаками, безуспешно пытаюсь этих самых чёртиков разогнать, - он на это моё махание ноль эмоций, наклоняется, хватает меня поперёк туловища, замирает, - я несильно луплю его по спине, - напрягается, - и тут же я у него на плече! Кайф! И не страшно, а прикольно до обалдения, тема! И в комнату, - ну, сейчас у нас бой будет…
“Black Market Baby”
- Ну, а если… Ты чего подскакиваешь?
- Погоди, Илья! Мам, ну а что такого, - я же большой уже! Да и не всё же время ты в больнице у Егорыча будешь. Ты же будешь домой приходить, да? Ну и всё, а на обследование надо ложиться, это тут и обсуждать нечего, не подлежит это обсуждению - я, вдруг, ловлю себя на том, что говорю совсем как Илья, и не только слова, но и интонации у меня сейчас его, и это мне очень нравится, и я ещё стараюсь добавить солидности: - Во-от, а я справлюсь. Да и что тут справляться, с Малышом погулять, что ли, я не справлюсь? Борща ты мне наваришь, пельменей купишь…
- Я пельме-ни не. На. Вижу! - сообщает Егорка Илье, тот вздыхает, ловит Егоркину руку, и забирает у него огрызок груши.
- Егор, умываться!
- Perche это ещё, мам?
- Давай, давай. И водой в ванной не плещи на стены…
Егорка чешет умываться, - Малыша с собой, ясное дело, зовёт, - мы остаёмся втроём, молчим, думаем, - кто о чём, а я доволен! Это же!.. Да нет, конечно, и Егорку пора обследовать по-настоящему, хоть он почти и выздоровел, - это само собой, но ведь какие передо мной открываются перспективы!.. Не знаю я, какие именно, но открываются! Разнообразные, и все… да, заманчивые. А интересно…
- Ну, вот, мам, а мы с тобой ещё Илью попросим, чтобы он мне помог, - я стараюсь изо всех сил не смотреть на Илюху, и глаза у меня сейчас очень честные, ну, надеюсь, что честные! - И Станислава Сергеевича тоже, чтобы они за мной присматривали, ну, там, на всякий такой случай. Всё-таки, мне только тринадцать лет всего, а Илья взрослый уже, практически.
Я сейчас кажусь самому себе таким рассудительным, и взрослым, и серьёзным, - тема, в натуре, - надо не забыть это состояние, и тогда я, может, и научусь тоже, ну, вон как Илья, например. А сам Илья вдруг смеётся, отвешивает мне лёгкий подзатыльник, - да ну! - чего? - и говорит моей маме:
- Тёть Тань, он у вас не самураем растёт! Ошибочка. Ты не самурай, ты же ниндзя! Сто пудов, тёть Тань.
- Это почему это ещё я ниндзя? - удивляюсь я, да ну, привык я уже, что я самурай, а тут почему-то я теперь ниндзя, хотя, конечно, тоже ничего…
- А кто ты? Ниндзя и есть, прирождённый. Мастер перевоплощения и скрадывания, ё-моё, и именно прирождённый, а потому и неудивительно, что я этого раньше не просёк! Во, покраснел. Тёть Тань, я даже не знаю, кто из ваших сыновей лучше!
Я собираюсь, было, тут же предаться тяжким раздумьям, как мне понимать эти Илькины слова, да подошедший из ванной Егорыч орёт:
- Да я конечно!.. Гр-риша, иди на мою вон кровать, вон к маме, а я тут вон, с Ил-люш-ш-ш… Ну, лучше я. Я же меньше, меня и брать тогда везде можно! И хоть куда можно. Ну, потому что меньше я. Удобней так, и в маршр-р… рутках, тоже удобней. Да, там платить не надо за меня! А Малыша тоже в мар-ршрткх мож-жна! Ну, потому что он же ведь ещё меньше. Ну, даже меня он меньше… Илюша, а Гришка опять рот открыл. Снова. Мам! Ну чо они! Смеются! Зу-зу-зу… Зар-раз-зы… Да нет, Илюша, Гришка тоже. Тоже лучше. Он вчера мне самураев опять рисовал. Снова, я хочу сказать. А я и показать не смогу, чо он рисовал. Кр-раски, зар-р… раза, того.
- Какого, Рыжик?
- Ну-у…
- Егор, я просила тебя, перестань «нукать»! Красками они мне вчера весь палас залили. Представляешь, Илюша? Но что удивительно, всё отмылось…
- «Мы»! Это получили мы! Оба, - а вот краски «того», это Егорыч. Самостоятельно… - я стараюсь говорить, как можно угрюмей, но потом не выдерживаю и смеюсь.