Они целуются! Не то, что описывать, просто смотреть на них сейчас… трудно. И хорошо, что никто и не смотрит, ведь нельзя за таким подглядывать, - но… Можно. Нам с вами можно, ведь мы с вами тоже любим этих двух мальчиков, мы душой с ними, - я точно! - если вы читаете до сих пор, то и вы тоже, - так что, нам можно. С любовью если, тогда можно, - а они целуются! Целуются с любовью, с умением, - ну, Ложка понятно, - а Тиша? У него-то откуда оно, умение? От любви. Тут и учиться, оказывается, нечему! Тиша в секунду ловит замысловатый ритм этого лучшего из танцев, танца губ и языков, - и чудо! - Тиша начинает вести, сразу! - с первой секунды! А Ложка и не думает удивляется, или там сомневаться, что это у Тиши впервые, - ведь тут нет ничего удивительного, - ведь Любовь. И Ложка лишь задыхается от чувства, от чувственности, от счастья, от неожиданного и такого уместного Тишиного умения целоваться, - ведь КАК Тиша целуется! Задохнёшься тут…
Ложка шумно и прерывисто выдыхает Тише в рот, Тиша замирает, - что не так? Ложка тихонько смеётся, снова поцелуй, ещё крепче, и Тишка увлекается снова этим лучшим во всех Мирах танцем, танцем губ и языков, и Ложка счастлив, - сильнее, ещё, и они стукаются зубами, их обоих колотит, и снова, зубами, и языки не мешают, языки этих двух мальчиков не путаются, не сбиваются с ритма, - сложного, мерно-дробного, словно ритм древних барабанов-кодо, ритма, под который танцевали Боги и древние герои, - мальчиков сотрясает этот ритм боя и любви, и они стараются выдержать этот ритм, но это трудно…
- Фу-ух-х! - снова выдыхает Ложка. - Ну-у, самурай, это ты… здорово… Тебя и учить-то нечему! Я… блин, Тиша, я же чуть не кончил щас.
- Ну, и правильно, что не кончил! Рано… А как? Правда, что ли, понравилось?
- Правда, что ли, понравилось! Ваще… Но…
- Что?
- Рано, говоришь? А когда… Гриша, Тиша, а… погоди, а ты точно… точно хочешь до конца?
- Дурак зеленоглазый, конечно хочу! Ещё как, и я тоже кончу, я этого тоже ТАК хочу, вот, чувствуешь? - и Тиша прижимается к Ложке ещё сильнее, хотя уже, вроде бы и некуда сильнее, но Тиша вжимается своим тринадцатилетним стоячком в бедро Илье, и чуть сам не задыхается от того, как это по теме, вжиматься своим крепким стоячком в крепкое бедро своего Ложки… - Во-от, чувствуешь? Здорово, да? Только ты не думай, что он ещё маленький у меня! Ну, не здоровый, ясно, ведь я расту, но… - и тут Тиша губами прижимается счастливо улыбающемуся Ложке к шее, под ухо, и, шевеля губами пепельные волны Ложкиных кудрей, шепчет ему в эти волны: - Если хочешь знать… Ты должен знать, ты ведь всё, Ложка, про меня знать должен! Я уже с лета… ну, это, и могу, и умею, я… ну, как сказать, с лета уже… ну, дрочу. Это плохо, да? Да знаю я, что все дрочат! Но я-то, я же… - Тиша приподнимается на локте, смотрит в глаза, по-настоящему зелёные глаза своего Ложки, и уже не шёпотом, но всё же потихоньку, не отрывая своего взгляда от невероятных, самых любимых глаз, говорит: - Вот. Ложка, у меня летом такое было, я с один пацаном… то есть, он со мной… короче, мы так делали, в лагере это было. Часто! Как только получалось у нас с Дэном, - его Денис звали, - так мы и… На сончасе даже! Вот что хочешь думай, а мне нравилось! Что хочешь, то и думай себе, Лож-жка…
И Тишка снова прячет лицо, губы и глаза у Ложки на шее, под ухом, и Ложкина пепельная прядь щекочет Тише веки, - ка-айф, и больно, и хочется плакать, и очень-очень почему-то хочется, чтобы Ложка рассердился, чтобы наорал на Тишу сейчас, - мол, ах ты, дрянь! - и чтобы простил потом, - обязательно! - и чтобы сам потом попросил прощения неизвестно за что, - и чтобы дальше, чтобы целоваться, и чтобы до конца, и чтобы они вместе кончили, ведь они любят друг друга, - значит надо всё до конца, - а не так чтобы, поцеловались, и дрочи себе потом, в одиночку… Но Ложка только удивлённо смеётся, поворачивается к Тише боком, заваливает его тоже на бок, дует ему в зажмуренные веки, - Тиша смеётся, - и Ложка говорит:
- Ах, ты! Ниндзя, блин, мастер скрадывания. Ну, молодец, хвалю, только ты мне всё не рассказывай, не сейчас, потом-то обязательно расскажешь, но не сейчас. Жаль, конечно, что я не первый у тебя, и Дэну этому твоему я завидую, да только если бы он узнал, что и как у нас сейчас будет, - вот уж сто пудов бы он тогда от зависти умер! А так-то, да, - хвалю, самурай.
- И что, и ты не злишься совсем? - с некоторым лёгким разочарованием спрашивает Тиша, а у самого в его тонких трикотажных плавках, под джинсами, кажется, сейчас будет взрыв, и Тиша непроизвольно тянет туда свою руку, отдёргивает, перехватывает Ложкину ладонь со своей талии, и уже её, узкую, крепкую, надёжную и верную, ласковую и справедливую Ложкину ладонь, которую он, Тиша, не оттолкнул, когда пришла пора выбирать, Тиша тянет эту ладонь к своему стоячку! - Ну, и ладно, что не злишься… Потрогай, чувствуешь? Я взорвусь щас, Ложка…
- Да-а, колышек у тебя… Кто бы мог подумать? - я нет, - можно было лишь надеяться. Хм, даже сквозь джинсы бьётся… Тиша, так неудобно, надо диван разложить. Давай?
- Да конечно, давай! Я постелю сейчас… И разденемся, да?
- Блядь, это всё наяву, или как? Сиаваси дэс, - я испытываю счастье…
- Хай. Сиаваси дэс…
- А вставать-то как неохота, так тебя хорошо обнимать… и тут тоже, колышек твой… Вставай, самурай, раскладывай диван, я в туалет, по-быстрому.
Ложка и впрямь очень быстро, торопливо даже, срывается одним движением с дивана, и Тиша остаётся один. Он некоторое время продолжает лежать на боку, глаза его серые, стальные будто иногда, а иногда как старое серебро, - его глаза крепко зажмурены, на припухлых, - может это после поцелуев, а может это ещё детское у Гриши, - у Тиши, - на чуть припухлых губах у Тиши мечтательная улыбка, потемневшая золотистая прядка, - совсем как у его младшего братишки Егорки, - прилипла к вспотевшему высокому, чистому лбу, - очень красивый мальчик… Он одной рукой гладит Илюшкино, - Ложкино, - место, а другой… другой рукой, основанием ладони, хранящей тепло и упругость гибкой Ложкиной талии, этой своей ладонью, основанием, Тиша короткими резкими толчками несколько раз вжимает и отпускает тут же свой стоячок, - такой кайф… Ладно, сейчас всё будет, - по-полной и по-настоящему, и, наверняка, гораздо настоящей всё у них с Ложкой будет, чем даже было прошлым летом у Тиши с Дэном, - хотя, тоже было неплохо…
- Ого! Тихон, ты подобен метеору! Надо же, и диван успел разобрать, и постелил, и разделся уже… - у вернувшегося в комнату Ложки в голосе проскальзывает крохотная нотка разочарования.
- Да. А что, Ложка?
- Да так… Двинься, давай. Я просто посмотреть хотел, как ты раздеваешься.
- Да? Ну-у… Илюша, на мне только плавки остались, но… Щас, погоди, я их щас… - и Гриша одним движением, не откидывая одеяла, гибкой стремительной ящеркой выскальзывает из-под него…
…Кто мне может объяснить: как это так у мальчишек получается? - столько сразу всего в этом движении, - и детская ещё стыдливость, и вполне уже осознанная гордость рысёнка-победителя, и бездна изящества, и смущение, и вызов, и море чувственности, и позёрство, - откуда что и взялось в тринадцать с половиной лет, - и лихое бесстыдство, и понимание, что не очень это всё правильно, и непонимание, - почему, какого чёрта ЭТО может вдруг быть отчего-то неправильным?! - и тяжкий неспешный мах пушистыми ресницами, и брошенный украдкой из-под них лукавый взгляд на совершенно обалдевшего и онемевшего сразу Ложку, и румянец, и что больше в этом румянце, - счастья победителя, или детской ещё стыдливости… Ну? И кто мне, бестолковому, может объяснить, - откуда это в них, в наших мальчишках? Я не знаю, а ведь должен, ведь это я сейчас про себя пишу, ведь это я вот так вот стоял в свои тринадцать с половиной лет, нагишом, с гордо поднявшимся своим колышком, чуть подавшись вперёд подрагивающими бёдрами, правой ладонью упершись себе ниже поясницы, прямо в начало крутого изгиба попки, а левую ладонь держа на бедре, - я готов был прикрыться, сразу же, чуть только почувствовал бы я разочарование или недовольство моего старшего друга, - да, старшего! - на целых три года старшего, - а он стоял перед диваном, одетый ещё пока, и никакого, разумеется, разочарования у него в его глазах не было, он обалдел, он задыхался от Любви ко мне, - такое это счастье… Я плавился от этого счастья, от его полного любви взгляда, от его глаз в пол-лица, от того, что стоял вот так вот перед ним, моим другом и моей Любовью, нагишом, во весь рост, чуть прогнувшись, подавшись вперёд подрагивающими бёдрами, с плавками, спущенными на щиколотки, и краснел, сам не знаю от чего, - от гордости, всё же, больше, наверное, - только плавки у меня тогда были не такие, как сейчас у Гриши Тихонова, - у него они современные, узенькие, ничему не мешающие, и ничего почти не скрывающие лёгкие узенькие, светло-голубые трикотажные плавочки, - а на мне тогда были лайкровые ярко-красные, тесные, словно броня какого-нибудь героя комиксов, купальные плавки, в которых я ходил на тренировки в бассейн и на Урал летом, - я их надел тогда специально, для моего друга, для моего любимого, - я, тринадцатилетний лукавый хитрец, думал, что так я красивее, и я угадал своим чутьём рысёнка-победителя, ведь разве что только в обморок не упал тогда на ковёр перед диваном в моей комнате мой старший друг и мой любимый, - а ему тогда было шестнадцать… Да, всё так и было той ночью в моей комнате, которую я делил тогда со своим младшим братишкой…