Короче говоря, Шура решил выслужиться в самом хорошем смысле этого слова. Он не фискалил на товарищей, не издевался над младшими офицерами, зато вспомнил о дедовщине - и это ему помогло.
Как-то подошел Фридман к мгновенно вздрогнувшему помполиту и спрашивает его: «А что если нестандартно подойти к предстоящему празднику революции?» Помполит сразу подумал, что Фридман затевает очередную провокацию, хотя Шура больше, чем над повышением в баталерской должности, ни о чем не помышлял. И он пояснил в популярной форме сереющему при солнечном освещении командиру, что было бы неплохо пригласить его дедушку как свидетеля революции 1905 года в Одессе.
Помполит смотрел на Шурика и живо представлял себе, какой дедушка должен быть у такого внучка. Но учитывая важность политического момента, а также военную клятву баталера Фридмана «Падло буду, если вру», согласился. И Шурик привез в Одессу еще полчемодана рябчиков, захватив дедушку по дороге назад.
Насчет дедушки Фридман сказал чистую правду. Потому что папа его мамы действительно видел потемкинцев и рассказывал об этом всю свою сознательную жизнь на слетах, собраниях и прочих торжественных мероприятиях. Его память вытягивала из прошлого такие подробности и геройства, которые не снились самим восставшим матросам. Вскоре рассказы о героическом пятом годе стали рассматриваться дедушкой Фридмана как главное призвание и даже профессия.
И вот дедушка, предварительно отобедав со старшими офицерами, начал открывать свой рот перед солдатами на торжественном собрании. Перед дедушкой выступил с кратким вступительным словом с привычным выражением на чуть более красном, чем обычно лице, помполит. Он объяснил солдатам, что перед ними будет говорить живой свидетель первой российской революции. Что этот свидетель до семнадцатого года принадлежал к беднейшим слоям еврейского народа, которого революция выпустила из-за черты оседлости и уравняла в правах со всеми остальными нациями. Многие солдаты с уважением смотрели на свидетеля героического прошлого, потому что не знали, что такое черта оседлости. Некоторые из них видели в своей жизни еврея во второй раз, считая с Фридмана-внука, и это тоже вызывало любопытство.
Полтора часа свидетель героических событий щебетал просевшим от времени голосом о революционных событиях в Одессе, густо пересыпая свою речь казенными формулировками. А также цитатами из Ленина, Маркса, Робеспьера и Андропова, но при этом странно сбивался насчет троцкистов и ревизионизма. Описывая борьбу рабочего класса, дедушка баталера Фридмана так живо размахивал руками с трибуны, как будто продолжал кидать бомбы в городовых образца девятьсот пятого года. Моряк Фридман, закрыв глаза, уже представлял себе напечатанный приказ о переводе из баталеров роты в баталеры полка, дивизии и, чем черт не шутит, всего склада рябчиков Военно-Морского флота. Тельняшки уже грезились не жалкими чемоданами, а коробами, полувагонами и рефрижераторами.
И наконец, уловив умоляющий взгляд помполита, ветеран революционного времени перешел к главной части своих воспоминаний:
«Как только мы узнали, что началась революция, наша мама тут же сказала папа, что она хочет ее посмотреть. Мама была беременна шестым ребенком, но это ее не смущало. В конце концов, революции в Одессе бывали не каждый день. Но папа сказал, что он тоже хочет идти смотреть на революцию. Но мама спросила: «А кто останется в магазине?", - и папа с ней согласился, что приказчикам доверять пока рано».
При этих словах моряки начали недоуменно переглядываться: если у беднейшей еврейской семьи был свой магазин, что тогда думать о тех, кто на две копейки богаче? Баталер Фридман при воспоминаниях о фамильном магазине открыл глаза в ширину трибуны, увидев вместо вагона рябчиков один-единственный, и то с дыркой на локте.
А дедушка продолжал передавать молодому поколению свои впечатления:
«И вот мы вместе с мамой, празднично одетые, пришли на бульвар, к ротонде, чтобы смотреть революцию. А вокруг солдаты, офицеры, жандармы в шеренге, двухметровые, орлы одним словом. Наши жандармы всегда были лучшими в мире! Мама и спрашивает у одного: "А где здесь показывают революцию?” Перед мамой вырос офицер, настоящий красавец и честь отдает: "Не бойтесь, мадам! Мы вас защитим!" И тут мы видим, - нарастающе угрожающим тоном продолжал дед, - пьяная матросня идет шуровать по Одессе!»
После этого монолога Шура Фридман слетел с должности ротного баталера еще раньше, чем его помполит лишился погонов. И пусть скажут спасибо, что не залетели в какое-то другое место. С деда-очевидца, кроме анализов, взять нечего, возраст все-таки. И нечего было помполиту в отставке ему свою дозу за обедом наливать. А что касается истории, то вряд ли дедушка военным врал. Скорее всего он этим всю свою сознательную жизнь занимался. Потому что в начале века моряки вели себя так, словно антиалкогольное законодательство в стране уже существует. А кроме того, я ведь историк. И знаю, что революцию делали отнюдь не те вылизанные до сусальности иконы люди. Потому что пай-мальчики никогда не шли в революцию, а тем более - на флот. И Шура Фридман тому еще один пример.