Утром, я скрепя сердце вручил ему широкий отцовский ремень, на который под моим чутким руководством он закрепил маленький топор, снятый со старого копья, и нож. Не мой. Тоже кухонный. У нас на даче скопился целый склад неиспользуемых в хозяйстве ножей. Отец, человек ленивый и не очень жадный, когда тупился очередной нож, покупал следующий «самозатачивающийся».
— О, мать, — отец достал из наплечной сумки, едва вмещающийся в неё тесак, — держи!
— Что, опять? — испугалась мама, и со вздохом отложила затупившийся нож в ящик.
— На этот раз со стопроцентной гарантией, — уверил отец, и устроил показательное выступление, нарезав колбасу и хлеб.
К навесному оружию и пассивным средствам защиты, добавили мой старый институтский рюкзак, с которым я ходил на лекции, и набили его едой на несколько дней, положив туда бутылку с компотом из сухояблок, кульком сушёного иван-чая, и литровой консервной банкой из-под томат-пасты, вместо котелка. Прищемив внутреннюю жабу, расщедрился на зажигалку. Очень не хотелось отдавать одну из самых ценных вещей, в моём активе. Но, зажигалку можно сделать самому (если найду пирит), а вот спички — нет.
Выпроводив Немо за ворота, девчонки молча развернулись и занялись своими делами.
Хорошо, что пинка не дали! Выражать эмоции здесь ещё не научились. Ушёл охотник, пришёл охотник, и что? Каждый раз слёзы лить?
Очень удивились, девушки, моей просьбе, на счёт еды. Охотникам еду с собой не собирают. Вся еда остаётся в семье, в роде. Это охотник должен добывать пищу, обеспечивая женщин, детей, стариков, а не наоборот.
Дождавшись когда плетёный щит висевший на спине охотника растворится в высокой траве, пошёл проверять результат эксперимента поставленного мной ещё неделю назад, и о котором успешно забыл.
Всё дело в чернозёме.
Загадка природного феномена, меня интересовала давно. Я выработал несколько теорий на этот счёт. Одна из них гласила, что всему виной особый спектр местного светила, другая — на специфический химический состав почвы, третья, грешила на повышенный радиационный фон, и форма местных деревьев говорила в пользу этого.
Проверить решил только одну, как из наиболее доступных.
Набрав треть ведра чернозема, размешал его в воде, до мутной взвеси. И дал отстояться два дня. Потом слил воду, процедил её через тряпочку, избавив её от крупных примесей, и поставил плошку на солнце, выпариваться. И проклятый склероз, до сего дня, не давал мне вспомнить о старой керамической пиалке, поставленной на подоконник.
— Что и требовалось доказать, — стенки и дно плошки, были покрыты светло-серым налётом, даже попадались небольшие мутные кристаллики. — Похоже, это селитра, или ещё какой стимулятор роста, типа супер-фосфата.
Осталось только проверить. Счистив со стенок весь порошок, и добавив в него толчёного угля в пропорциях — на три селитры — один уголь, я поднёс к этой смеси лучину. Полыхнуло, будь здоров, от ярко-синего пламени в глазах заплясали зайчики.
— Была бы сера, — я мечтательно прикрыл глаза, — и проблема с дикарями была бы решена.
Результат эксперимента показал, что на этой планете, в отличие от Земли, в почве имеются бактерии, усваивающие атмосферный азот, и способные синтезировать селитру. Но не только селитру, производила на свет местная микрофлора или микрофауна, но и более сложные органические соединения чем на Земле. Весь плодородный слой, является продуктом более глубокой переработки минеральной составляющей местных грунтов, атмосферного азота, воды, углекислого газа, и другого. На Земле, подобные бактерии встречаются только в корнях бобовых и клевера, но непосредственно в почве не живут. Местные растения, адаптированные к местным условиям «изобилия», а вот земные… нет. Теперь эти бактерии попали в земную почву, принесённую сюда вместе со мной и, похоже, неплохо себя чувствуют в ней.
Возможно, что земные растения, рано или поздно адаптируются к здешним условиям, и будут вести себя так же как местные.
— Буду надеяться, что адаптация произойдёт не скоро.
Поразмышляв над результатами, я пошёл колоть дрова, и готовиться к обжигу первой партии.
Блоки будущего жёлоба, поставив на тычок, я расположил на пандусе внутри печи, расстоянием друг от друга в три сантиметра. Ставить плотнее не стал, не уверен, что в этой печи получиться достигнуть необходимых температур. Остановился на десяти штуках. Для эксперимента.
Дрова из местных колючек разгорались с трудом. Не хватало тяги. Пришлось для растопки брать из земных запасов, а на образовавшиеся угли подкладывать местную древесину. Так дело пошло лучше.
Сразу закладывать много дров не стал. Температуру предстояло поднимать медленно в течение пяти — семи часов. Желательно ещё дольше, чтобы дать глиняным блокам лучше обсохнуть при более низких температурах, а потом поднимать температуру выше шестисот градусов. В противном случае, процент выхода брака будет большим. Вода, находящаяся в глине, быстро испариться, превратившись в большое количество пара, и разорвёт блоки на части.
Разведя огонь, я закрыл печь крышкой от железной бочки, вместо заслонки, оставив не большую щель, и засёк время. Для этого вполне подходили земные наручные часы.
Понаблюдав немного за процессом, и подкинув несколько полешков, пошёл заниматься не менее насущным делами.
Жёлоб конечно хорошо, но вода по нему, всё равно вверх не потечёт. Пришлось вооружиться уровнемером, транспортиром, рейкой, Надькой, и заняться составлением карты высот.
— Что ты делаешь? — поинтересовалась Надя, держа рейку с привязанной к ней бечёвкой, к которой я прикладывал уровнемер. Класть его непосредственно на землю не имело смысла из-за неровного мезорельефа.
— Пиши, — я засёк разницу между высотой эталонного колышка расположенного у уреза воды, и шкалой нанесённой на рейке. — Точка двадцать семь, вектор западо-западо-юг, смещение три градуса, дистанция пять метров, десять сантиметров плюс.
Надя записала в блокнот мою «абракадабру», и в ожидании ответа уставилась на меня.
— Нам нужен план высот, Наденька. На основании его мы сможем решить, как прокладывать водопровод.
Надя ничего не поняла.
— Пошли дальше.
Забив колышек, в то место где была рейка, я отвёл Надю на новое место.
— Пиши. Точка двадцать восемь, вектор западо-западо-юг, смещение… два и три десятых градуса, дистанция пять метров, двенадцать сантиметров плюс.
— Смотри. Река вот она, дом там. Что из них выше?
Надя посмотрела на реку, потом на дом, улыбнулась.
— Дом.
— Правильно, дом. А какой колышек выше, двадцать седьмой или двадцать восьмой?
Надя посмотрела на колышки, и улыбка исчезла с лица.
— Не знаю.
— Вот видишь, и я не знаю. Но мы должны знать, в какую сторону в этом месте потечёт вода. Если колышек двадцать семь будет выше, то вода потечёт к дому, а если ниже? — я вопросительно посмотрел на Надю, ожидая от неё ответа.
Блин, как школьный учитель! Скоро оценки ставить начну.
Булева алгебра, Наде давалась с трудом. Выбрать из двух ответов правильный она затруднялась.
— К реке… — как-то неуверенно проговорила девочка, смотря мне в глаза, ища в них подсказку.
— Молодец, — похвалил я и, забив двадцать восьмой колышек, отправил Надю на следующую точку.
Печь снаружи нагрелась не сильно, и из дырки не было видно дыма.
Потухла, сволочь. Я ногой отбросил в сторону заслонку и, упав на колени, сунул нос в топку…
— Ё… — вырвалось у меня, когда почувствовал запах палёной шерсти. В печке было жарко, очень жарко. Огня не было, а угли, оставшиеся от колючек, светясь в темноте бардовым цветом, полыхали нестерпимым жаром.