Вовремя мои люди сработали. В пасти исчезли только пару молодых дубков и один клён. Жалко, но не смертельно.
— Верка, стой. Туши.
Рёв разгорающегося пожара заглушил мой голос. Верка в упоении мощью огнемёта, поджигала всё новые и новые участки степи, уже не обращая внимания на убегающих быков.
А я и не знал, что мамонтовые кровы умеют бегать. Во, как, от огня бегут. Даже такие неповоротливые гиганты несутся крупной рысью, спасая свою толстую шкуру.
Наигравшись огнём вволю, до полного истощения бака, Верка пришла в себя, и в её глазах разлилось море ужаса. Пожирая траву, и молодые деревца, которые она защищала, бушующее пламя подбиралось к самой Верке, всё ближе и ближе.
— Тащите воду, — схватил я за копьё оцепеневшего от феерического огненного зрелища, охотника. Он, повернул ко мне бессмысленное лицо и снова стал смотреть на яркое пламя.
— Немо, тащите воду, — отобрав копьё, я дал охотнику пинка, возвращая его в действительность. — Пробивайтесь к Верке.
Охотник, лишившийся копья, невидящими глазами посмотрел на меня и, скорчив нос, приготовился чихать, вдыхая гарь всё глубже,… глубже… и…
— Ааааа… апчхи, — чихнул я.
Охотник свёл глаза к носу, недоумевая, почему ему хочется чихать и, выдохнув, свинтил в противоположном от огня направлении. Только закопчённые пятки мелькали в воздухе на уровне пояса.
Лезть в огонь, как учит нас великий кинематограф, надо накрывшись, чем ни будь мокрым и тугоплавким.
Мокрого у меня нет, а вот в кузнеце есть один нищтяк, как раз к подобному случаю подойдёт. И я побежал в кузню за кожаным фартуком. Надев его на голову, я выхватил из рук бегущий от реки скво, ведро с водой, и вылив на себя, ломанулся в огонь.
Твою ж мать….
Это не кино. Сколько водой не поливайся, дышать всё равно нечем, и дым в глаза лезет.
— Верка, крикни, что ни будь, я тебя не вижу.
Визг послышался, совсем не там, куда я шёл, а где-то слева. Я повернул на голос, но до Верки не дотянул.
— Верка кричи, я тебя опять потерял.
На этот раз крик раздался откуда-то справа, я пошёл на право. Не успел пройти и пары шагов, как крик послышался слева и сзади. Или у меня что-то со слухом, или Верка на месте не стоит.
— Верка, твою тебя… стой на месте. Чего молчишь?
— А-а-а-а, — послышался приближающийся Веркин голос, и в меня врезалось бьющееся в конвульсиях, то ли от смеха, то ли от страха, тельце.
Подхватив её на руки, получив баллоном огнемёта полбу, я накрыл нас обоих исходящим паром фартуком, и бросился в сторону реки, надеясь, что взял правильное направление.
Промахнулся. Слишком сильно отклонился вправо. До реки добежал с дымящимися штанами, повизгивая наравне с Веркой, от обжигающего пламени.
Две опалённые головы рядом с оранжевым баллоном, сплавлялись по течению Яузы, в сторону Аурума, где на берегу, туша подступающий к забору огонь, суетились люди с вёдрами и керамическими плошками.
— Ну, мать, натворила ты дел, — ворчал я, подгребая к берегу. — Ты зачем степь жгла, что она тебе сделала? Отогнала коров, молодец, отойди в сторонку, а тебя куда понесло?
Верка молчала. Крепко вцепившись в ремень распылителя, она опускала лицо в воду, охлаждая обожжённую кожу. Ей было не до разговоров.
Степь горела несколько дней. Отстоять Аурум удалось с трудом, а все, что было вокруг… выгорело дотла. Ветер унёс пламя на юг, подгоняя стадо коров, а нам оставил светло-серое пепелище, из которого торчала закопчённая чёрная стена, с висевшими на ней чёрными плетьми дикого винограда и обуглившиеся остатки молодого леса, на которого молились девчонки.
От вида пепелища и осознания, что сделала это собственными руками, у Верки началась истерика.
Успокоить её смог, когда показал нетронутую огнём узкую полоску земли, идущую вдоль забора.
— Да брось ты, нашла, о чём убиваться. Новые вырастут. На твоём участке тоже деревья растут, и здесь, смотри, сколько ещё осталось.
Осталось не густо, но в полном ассортименте.
— Мы ещё елочки посадим, — гладил я по голове всхлипывающую девочку. — Тебе ведь нравятся ёлочки?
— Нравятся… — пробормотала Верка, и снова ударилась в слёзы.
Нет, здесь из меня плохой психолог. Рыдающее чудо я передал Олесе и Немо, а сам растворился… Пошёл оценивать ущерб, и думать, что теперь делать.
А что остаётся делать? Уповать на чудо, и молить бога, чтобы не послал не вовремя дождей, или ещё хуже, заморозков.
К зимовке, мы не готовы. Дома недостроенные, тёплой одежды нет, большинство население Аурума, до сих пор ходит в травяных юбках. На женщинах это смотрится сексуально, но всё же…. Несколько шкурок, добытые перед вторым пришествием коров, пойдут детворе, и на всех не хватит.
Колючая ива превратилась в бронесплав, и её хрен отпилишь. Трудности с отоплением хижин не за горами.
Но это всё мелочи, на фоне однообразного рыбного меню. Диарея, между прочим, штука противная, а если ей страдают более сорока человек одновременно.
Кто ж знал, что полведра, выкопанные женщинами в первый день своего пребывания в Ауруме, обыкновенная приправа или витаминная добавка. И добавлять её надо, по половине корешка, на весь Аурум. Я-то хотел как лучше! Чтобы уха приготовленная Евой, была сытнее, а не одной водой с кусками рыбы. Добавив четверть ведра этой гадости, в общий котёл, я заложил такую мину…. Наверное, только этим и жив Аурум, что огонь с северной, наветренной, стороны, не прошёл. Если бы Ева, не пропустила мимо ушей моё предложение начинать строительство, с общественных сортиров, то Ауруму пришлось бы туго.
Вот такое у нас разбитое корыто. Найти бы золотую рыбку да нажелать ей всего и побольше. Да где ж её взять? В нашей Яузе такой не водится.
Охотничий сезон закончился. Вся живность покинула наши места. Попугаи, живущие в колючих зарослях на другом берегу, и те словно вымерли.
Заросли…. Вот если перебраться на правый берег Яузы, то можно решить многие наши проблемы.
— Немо, — заорал я, с любовью и с вожделением разглядывая переплетающуюся колючую гнусь.
Он думал, что со мной что-то случилось. Он думал, что меня начали убивать. Он ошибся. Я радовался, осознавая себя умным человеком, и ещё я радовался за Аурум, у которого впереди наклёвывается стройка века, и тёплая, сытная зима. Да здравствую я!
— Немо, собирай в кузне народ. Нам нужен инструмент.
Немо внимательно посмотрел на меня, потом туда, куда смотрел я. Ни говоря, ни слова он развернулся, и исчез в неизвестном направлении.
Через полчаса в горне плясал весёлый огонёк, а в маленькой кузне было шумно и многолюдно.
— Кондрат, куём по-простому. Отбиваем, плющим, придаём форму, закаливаем. Науглероживать кромку не будем. Понятно?
По квадратным глазам пацана стало понятно, что ему ничего непонятно.
— Немо, переведи подмастерью, что вождь сказал. Вишь глаза на лоб лезут…
И работа началась.
Мы с Немо, куём, Кондрат подтаскивает заготовки из горна, и кладёт их обратно, остальные, кто ещё здесь ни разу не был, прыгают на насосе и с опаской глазеют на пролетающее мимо раскалённое железо. Суть траектории полёта которого, когда оно вылетает с гранитной наковальни после удара, предугадать невозможно.
Другие менее любопытные, стоя у бачка с холодной водой ждут, когда кривой, сделанный наспех палаш, остынет и станет пригодным для заточки.
И грянул бой, Полтавский бой!
В огне, под градом раскаленным,