Я знал, что они из атомной отрасли, переведены сюда скопом и перелётными птицами опустились на третьей территории. Отличием их ещё было, пожалуй, в том, что они чувствовали себя по-прежнему единой семьёй и не церемонились в разговоре.
Знакомство с начальством и моё представление разом состоялись, и мы отправились восвояси в главное мрачного вида здание, где в двух комнатах первого этажа размещалась наша лаборатория.
Это громко сказано – «две комнаты». Начинать мне пришлось в маленьком кабинете начальника лаборатории, того самого крепкого мужчины, шефа. Занимался он формированием полётных полезных нагрузок, обязанных наряду с колоссальными затратами приносить хоть какую-то видимую пользу от космонавтики.
Сколько раз уговаривал я себя не бороться с власть имущими, что заведомо бесполезно и только приносит вред. Вот и на этот раз, поимев слабое удовольствие иллюзорной правоты, я очутился в «отстойнике» третьей территории, в мрачном здании, в высокой комнате, узко-тесной, имевшей достойный размер разве что в высоту. За единственным окном её прекрасные остроконечные ели естественной ширмой всего-всего: и стенда перекисных двигателей моего исходного детища, из тех, что когда -то я бездумно, не глядя раздавал, и сохранившаяся пристрельная горка , в которую лупили пристреливаясь в войну скорострельные грабинские пушки и остальная третья территория, за которой коллективные сады и торфянка, примитивное торфодобывающее предприятие, пережившее всех и сохранившееся в исходном виде с древних времён.
Лаборатория претерпела мытарства и гонения и-за авантюристических склонностей шефа. Поведение его отличалось от принятого для окружающих. Он пропадал по лишь ему известным неотложным делам и имел особый круг общения. Отчего порою принимал непонятные на первый взгляд решения и выглядел настоящим фигурантом неведомых сфер, посещавшим наш мир время от времени. Вышестоящие пытались безуспешно привести его в привычную норму и отказывались понимать его выходки. За них его пробовали карать, но чаще махали рукой. А он, продолжая свои партизанские наскоки, казалось, действуя по своим особым правилам, круто и вопреки, не собираясь под кого-то подстраиваться.
Впрочем, коллектив поддерживал его. В него верили и когда его в очередной раз его изгоняли, переходили вместе с ним. В нём было что-то притягивающее, незаметное с виду. Хотя чем мог привлечь с виду наш коротконогий и короткошеий шеф? Но что-то в нём всё-таки было. Не разбираясь в деталях, эффект налицо. Как говорится, не скроешь и не поймёшь, а мы и не пробовали разобраться. Нам было не до того.
Наша комнатушка, как уже сказано, не в длину и ширину, а в высоту. С высоким потолком. В ней впритык размещаются три рабочих стола. Посередине шефов, мой у глухой стены и третий у окна, за которым сидел Виктор, мой ровесник, ну разве, младше чуть-чуть.
Виктор – шефов протеже. Товарищ вузовских времён. Я его зову на французский манер Викто́р, потому что он у нас «министром иностранных дел» и теперь контачит с Францией. Начались международные проекты и для курирования экспериментов потребовался особый сотрудник внешних сношений. На стадии согласований, которые проходили в Институте космических исследований, он представлял под выдуманным прикрытием Академии Наук наше направление и время от времени даже ездил за рубеж, что прочим засекреченным вовсе не светило и составляло зависть остальных. Меня же в комнату посадили по велению шефа из-за отсутствия других свободных мест.
Рядом была другая большая рабочая комната с кураторами экспериментов. У нас с нею даже общая дверь в коридор. Вот и вся лаборатория. Руководство приютившего её отдела помещалось в соседнем двухэтажном розовом здании.
Короткая прямая от проходной подводила к трёхэтажному мрачного вида зданию, считавшемуся главным на территории, которое по моим представлениям служило отстойником переводимых по тем или иным причинам с территорий основных. Так на третьем этаже располагались остатки бушуевского секретариата минувшего международного проекта «Союз-Аполлон». На втором был кабинет королёвского двигателиста Мельникова, который, собственно, и возглавлял ядерные надежды направления, основного в здании. На первом кроме ядерщиков были мы и группа Володи Осипова, из славной команды первого спутника-ретранслятора «Молния», отпочковавшаяся с перспективными задумками от проектантов первой территории.
Викто́р был надежной опорой шефу. Несомненно, он был умницей и негласно опекал прочий лабораторный молодняк, чего, впрочем, никто не оспаривал, а приветствовали. По всем приметам он был нездешним и далёк от всего, а как бы оказывал услугу шефу. По роду деятельности он был своего рода лабораторным министром иностранных дел, осуществлял международные контакты и заграничные командировки, появившиеся с полётом последнего «Салюта» с его международным наполнением. О загранице остальным нельзя было даже помыслить, разве что помечтать на досуге.