Ровно в двенадцать Алексей Александрович выходит из больницы, с букетом бледно-лиловых астр. В дальнем углу больничного, спускающегося под гору парка есть калитка и ветхий деревянный мостик через овраг. Тропка огибает бетонный забор новой птицефабрики и выводит к заброшенной церквушке. На облупленной церковной стене Алексей Александрович обнаруживает нечто новое. Чья-то рука вывела красной краской крест и слова: «Спаси и сохрани». На кладбище все по-прежнему, к осени лопухи достигли гигантского роста и походят на заморские экзотические заросли. Пробираясь меж крестов и сварных пирамидок, Алексей Александрович привычно отмечает знакомые имена и фамилии. Его родители и здесь окружены друзьями.
Мама и отец умерли в одночасье. У отца начался сердечный приступ, мама позвонила по телефону в больницу. Врач выехал без промедления, но ему никто не открыл, пришлось будить соседей и взламывать дверь. Алексею Александровичу рассказывали, что маму нашли лежащей в коридорчике, где телефон. Она успела позвонить в больницу и упала мертвой. Отец умер в постели, в ногах у него нашли грелку, еще теплую. Значит, мама сначала приготовила грелку, а потом пошла к телефону. Весь город говорил, какой прекрасный конец судьба подарила Кашиным. Умерли как жили — душа в душу. За год до смерти родителей Алексей Александрович приезжал к ним с твердым намерением забрать их в Москву, но они заявили, что никуда не поедут, и оказались правы — лежат теперь в родной земле.
Алексей Александрович заходит в ограду, кладет цветы на двойную могилу. Холмик обложен дерном, в головах — куст сирени, вдоль ограды георгины, мамина память. И врыта в землю скамеечка. Несколько лет после смерти родителей Алексей Александрович не наведывался в родной город, каждый год собирался, но не отпускали дела. Потом он вдруг спохватился, заспешил, но застал на кладбище все уже устроенным чьими-то руками. Сначала ему захотелось поставить родителям дорогой памятник, договориться с хорошим скульптором, ведь есть возможность, есть деньги. Нехорошо оставлять тут дешевенькую плиту из местного камня, обработанного грубо и некрасиво. Но Алексей Александрович побоялся тревожить тихую могилу.
Он опускается на скамью, произносит негромко и явственно:
— Это я, пришел с вами поговорить. — И действительно начинает говорить с мамой и отцом так, словно бы они не лежат глубоко под землей, а глядят на него из выси, откуда им видно все, чего он добился. И его Кашинка, и триумфальные поездки по всему миру с «операцией Кашина», и многое другое, чем они могут гордиться. Ощущая их близкое присутствие и внимание, Алексей Александрович говорит долго, выговаривается до конца, в чем-то кается… Мерно звучит в кладбищенской тишине его негромкий голос. Он, конечно, вспоминает и о прошлом, о детстве, но немного, потому что о том было говорено с ними вживе, а здесь надо сказать о новом, недавнем, чем еще не делился, что накопилось за год. С кладбища он уходит с просветленным лицом, у него словно бы прибавилось сил для того дела, ради которого он ездит каждый год в родной город.
Ровно в два Алексей Александрович обедает с Анатолием Ивановичем в кабинете главного врача на втором этаже нового корпуса. Обед больничный — перловый супчик, котлета, компот из сушеных яблок. За таким меню хозяину не приходится потчевать, а гостю хвалить. Обед проходит в молчании. Одна из стен кабинета служит больничным музеем. Фотографии Глаголевых, врачебные дипломы, стетоскопы, потрепанный кожаный саквояж, суковатая трость, памятная Алексею Александровичу фотография военврача, фронтовая медаль, старинные врачебные справочники, книжка Чехова с дарственной надписью, медаль в память войны 1853–1856 годов, полученная первым Глаголевым…
Анатолий Иванович перед самым обедом получил письмо от однокашника по медицинскому институту, не стал его распечатывать, заведомо зная, что там написано, и поспешил убрать в сейф. У него и без этого неприятного письма настроение прескверное. Минздрав темнит, командировка в Африку отложена, и причина тут может быть только одна — вмешательство Алексея Александровича Кашина, открывающего ногой все высокие двери. Кто ему дал право распоряжаться судьбой другого человека? Надо объясниться напрямую, но сейчас не время, Анатолию Ивановичу прекрасно известно, что произойдет сейчас и сделает невозможным полное выяснение истины.
Санитарка уносит поднос с посудой и возвращается торжественно с одним из чемоданов Алексея Александровича, с тем самым, который он в вагоне упрятывал под свою полку. Чемодан водружается на письменный стол, Алексей Александрович достает из кармана блестящий ключик, прицеливается к чемоданному замочку. Анатолий Иванович нервно облизывает губы. Столько раз виденный, знакомый до последней мелочи спектакль, а равнодушно глядеть нельзя. Алексей Александрович не торопится, напряжение растет. Он вспомнил, что сначала надо расстегнуть ремни, один, другой… Наконец ключик вставлен в замок, легонечко прокручен. Теперь другой замок. Алексей Александрович прячет ключик в карман и взглядывает на Анатолия Ивановича, до какого напряжения он доведен. Посеревшее от волнения лицо Анатолия Ивановича начинает дергаться. Алексей Александрович этим чрезвычайно доволен, он широким жестом опускает свои большие белые руки на замки чемодана, одновременно выщелкивает замки и эффектно откидывает крышку.