— Я считаю, что надо дать очную ставку Мухаммедову и Арским. Если, конечно, Жорка упираться будет.
— Можно, — разрешил Голубкин. — Только вызывай вначале старуху.
— Есть, — поднялся Кретов. — Разрешите выполнять?
— Иди, — разрешил Голубкин. — А мне, брат, сейчас предстоит пренеприятная вещь, — и, встретив вопросительный взгляд Кретова, разъяснил: — Полковника Гурина придется обухом по лбу огреть. Боевой офицер, честный человек, а растяпа. Сына проглядел.
23. ДРАМА ПОЛКОВНИКА ГУРИНА
Петр Фомич был в превосходном настроении. Он шел по длинному коридору второго этажа штаба округа, а внутри у него все пело. Хотелось по-мальчишески вприпрыжку пробежать длинный коридор или здесь же, на поскрипывающем паркете, лихо, с присвистом пройтись вприсядку. На вопросы встречавшихся ему офицеров о том, как идут дела, полковник хмурился и голосом, в котором слышалось радостное торжество, отвечал:
— Идут помаленьку. Сегодня генерал армии одобрил.
— Поздравляю! От всей души поздравляю, — жал руку спрашивавший и затем добавлял: — Ну, так значит, с тебя причитается! — Или: — По этому поводу следовало бы…
Полковник Гурин, улыбаясь, соглашался с тем, что с него «причитается» и «следует», и что в ближайшее время все это будет проделано.
Все офицеры штаба знали, что полковник Гурин на основе своего боевого опыта, полученного на фронтах Отечественной войны, разрабатывает одно тактическое положение. Оно было оригинально, ново, шло вразрез с существовавшей в этой части традицией, вызывало много споров. И вот сегодня командующий округом, полководец, о котором с любовью говорят советские солдаты и офицеры, и имя которого с ненавистью вспоминают враги, ознакомившись с работой полковника Гурина, одобрил ее. На ближайших окружных учениях новое положение Гурина будет проверено на практике. Полковник Гурин уверен, что он прав, что рожденное им новшество, пусть хотя и не намного, но усилит мощь родной армии, что ближайшие учения докажут жизненность и справедливость его нововведения.
Войдя в свой кабинет, Петр Фомич замурлыкал себе под нос веселый мотивчик. Мелодия, в которой он изливал обуревавшие его чувства, напоминала одновременно бравурный марш и фривольные куплеты оперетты. Полковник не отличался тонким слухом и знал это. Лишь наедине с самим собою, и то очень редко, он решался напевать. Потирая руки, Петр Фомич сел к столу и, заканчивая свою необычайную мелодию, с особенно патетическим подъемом «бам!.. бам!.. бам!..» ударил ладонями по столу. Сейчас он по уши закопается в дела.
Но звонок телефона помешал заняться любимым делом. Незнакомый мужской голос спросил:
— Могу я говорить с полковником Гуриным?
— Я полковник Гурин, — ответил Петр Фомич. — Слушаю вас.
— Товарищ полковник, с вами говорят из уголовного розыска, — сообщил голос из трубки.
— Мы просим вас приехать в уголовный розыск к полковнику Голубкину.
— Полковник Голубкин? — удивленно и даже с оттенком иронии переспросил Гурин. — А зачем собственно я ему понадобился? Может быть, можно поговорить по телефону? Я очень занят.
— Дело касается вашего сына, Константина Гурина.
— А что с ним? — встревожился полковник. — Где он сейчас?
— У нас, — сообщил собеседник. — Взят под стражу.
— Что за глупости?! — удивился и одновременно рассердился полковник. — Что мог наделать мальчишка? Вечно эта милиция…
— Свое мнение о милиции вы сообщите полковнику Голубкину лично, — перебил Петра Фомича голос из трубки. — Он вас ожидает через полчаса.
Раздались короткие гудки. Полковник растерянно посмотрел на телефонную трубку, зачем-то подул в рожок микрофона, сказал: «Алло! Алло!» — и механически повесил ее.
«Что же, собственно, произошло? — соображал он. — Может быть, мистификация? Какой-нибудь дурак изощряется в остроумии?» Но что-то подсказывало полковнику, что это не мистификация. Гурин вытер сразу вспотевший лоб, хотел позвонить жене, но раздумал. «Не стоит волновать. Съезжу сам, разберусь». С сожалением заперев подготовленные для работы материалы в сейф, полковник пошел доложить дежурному о необходимости отлучиться с работы.
Голубкин приветливо встретил полковника Гурина, но Петр Фомич не был расположен к любезностям.
— Где мой сын? — резко спросил он, небрежно козырнув.
— У нас, — ответил Голубкин.
— Где у вас? — раздражаясь, повысил голос полковник. — В подвале?
— В арестном помещении, — поправил Голубкин, — подвалы — это не по нашей части.
Петр Фомич сердито взглянул на Голубкина, намереваясь учинить ему разгром. Полковнику милиции, по мнению Петра Фомича, не полагалось говорить с ним, строевым полковником, столь независимым тоном. Но Голубкин спокойно встретил сердитый взгляд Петра Фомича и с нескрываемым сочувствием в голосе сказал:
— Сделанного не поправишь. Садитесь. Поговорим.
Спокойный и доброжелательный тон Голубкина несколько охладил раздражение Петра Фомича. Он сел на предложенный полковником милиции стул. Сел и Голубкин. Достав из ящика стола пистолет, он протянул его полковнику.
— Ваш?
Петр Фомич долго вертел пистолет в руках. Голубкин молча наблюдал, как на лице Гурина все явственнее проступало выражение недоумения.
— Вообще-то у меня есть такой, — неуверенно заговорил он. — Но мой хранится дома. А похож, как две капли воды, похож. Наверное, из одной серии.
— Номер вашего пистолета вы помните?
Петр Фомич пытался вспомнить номер пистолета, но безрезультатно:
— Не помню, — со сконфуженной улыбкой признался он. — Старею… Забывать начал.
— Товарищ полковник, — негромко, но твердо сказал Голубкин. — К сожалению, это ваш пистолет.
— Неуместные шутки, — рассердился Петр Фомич. — Что я собственное оружие не знаю, что ли? Где вы его взяли?
— У бандита, арестованного сегодня ночью.
Петр Фомич снисходительно улыбнулся. «Вечно эти милицейские напугают, — подумал он. — Только зря заставляют людей волноваться». Петр Фомич знал, что Костюнчик вчера весь вечер провел дома, сидя на скамеечке у ворот. Значит, ночное происшествие к нему не относится.
— Это не мой пистолет, — сказал полковник Гурин, возвращая оружие Голубкину. — Мой хранится дома.
— В коробке из-под ботинок, — подсказал Голубкин. И, видя, как изумленно взлетели вверх брови полковника, добавил: — А коробка стоит на нижней полке гардероба.
— Вы что?! — хрипловатым голосом спросил Петр Фомич. — Обыск у меня делали?
— Нет, — ответил Голубкин. — Успокойтесь, обыска не делали и, надеюсь, не придется. Скажите, товарищ полковник, на принадлежащем вам пистолете никаких надписей не было?
— Была, — сердито ответил полковник. — Она на внутренней стороне правой щечки рукоятки.
— Проверим, — спокойно сказал Голубкин и вытащил из кармана перочинный нож. Открыв отвертку, он начал выкручивать винт, прикрепляющий правую щечку рукоятки.
— Тот пистолет, который хранится у меня, подарен мне покойным Александром Лобовым,
— с тревогой следя за движением рук полковника милиции, заговорил Петр Фомич. — Мы ведь с ним друзьями были. Он меня от смерти спас. В последний день войны Лобов и подарил мне на память свой пистолет, очень похожий на этот.
Голубкин, отвинтив щечку, молча протянул ее Гурину. На гладкой черной поверхности было неумело, но четко вырезано: «Другу Петруше Гурину на память о незабываемых днях Великой войны от Сашки Лобова. 9. 5 — 45 г.»
Петр Фомич побледнел. Щечка выскользнула из дрожащей руки и, негромко стукнув, упала на пол.
— Мой!.. Как же так?.. — растерянно проговорил полковник.
— Ваш сын Константин Гурин похитил этот пистолет, который вы хранили с преступной небрежностью, и передал своим соучастникам-бандитам. Из вашего пистолета убивали честных советских людей. Пуля, выпущенная из вашего пистолета, пробила голову Александра Даниловича Лобова, настоящего большевика, вашего друга.