Стало известно (из достоверных источников!), что у Фоветты в тюрьме родился ребенок. И что некий кюре едва не был арестован в тот день, когда Фоветта вышла из Френа, — ему чудом удалось ускользнуть. Когда немцы пришли за ним, кюре не оказалось дома, тогда они отправились в Сен-Медар, но и там его не застали. И кумушки тут же связали между собой выход Фоветты из тюрьмы с визитом немцев. Ведь она на следующий же день поселилась со своим ребенком в квартире этого кюре и тут же снова возобновила свои поездки, оставляя ребенка на попечение консьержки, которая получала за это немного масла. Париж — Мант-ля-Жоли. Волосы разметал ветер, плиссированная юбочка развевается. Кто же мог донести на кюре? Кто сообщил немцам, что он вовсе не кюре, а еврей? Консьержка из его дома, или сосед по площадке, или кто-нибудь еще, кому показалось странным, что он принимает своих прихожан на дому… А может, это был человек, случайно повстречавший его на улице несколько месяцев назад (сколько в те годы было таких «случайностей», ведь в Париже, который тогда был много меньше, существовала сеть информаторов), тот самый человек, который остановил его на улице, спросил, как пройти, и узнал его… Он, конечно, пытался отвязаться: «Да нет же, мсье, вы ошиблись. Говорю вам, вы ошиблись». Но тот настаивал, вцепившись в рукав его сутаны: «Итак, ты теперь кюре?.. Как же это тебе удалось?» Он снова попытался уйти. «Но я не знаю вас, мсье. Вы ошибаетесь». А его собеседник, по-прежнему не выпуская его рукава, смеялся. «Остроумно, старина… Ну конечно же, никто не догадается искать под сутаной звезду Давида… Таким образом ты можешь ходить куда хочешь, можешь бывать всюду, сидеть там, где запрещено, звонить по телефону. Да, весьма хитроумно. Ведь надо же было додуматься…» И консьержка рассказывала об этом снова и снова, каждый раз добавляя какие-нибудь новые поразительные подробности. Звезда Давида под сутаной, подумать только! Никому и в голову не пришло бы искать ее там. Но знала ли действительно Фоветта, что этот кюре — еврей, прятавшийся от немцев? «Уж вы мне поверьте, кюре годился ей так же, как всякий другой, говорят, она перерыла у него все бумаги, пока он спал…»
Кто мог знать, действительно ли это была Фоветта?.. Тогда никто никому не доверял, все тряслись от страха. Жилец из соседней квартиры, торговец из лавчонки, с которым вы случайно не поздоровались утром, мужчина, с которым отказались переспать, лучший друг — каждый или почти каждый мог либо погубить вас, либо спасти. Все зависело от настроения, от обстоятельств. Кто, например, мог подсказать немцам после ареста Венсана, чтобы они обыскали мою комнату? А ведь они перевернули все вверх дном: матрацы, одеяла, белье, книги, бумаги, конспекты. До чего же я перепугалась! Я думала только об удостоверении личности, которое потеряла… И дрожала от страха. Они решили, что нашли улику, когда им попал в руки один из экземпляров греческого текста. Они размахивали листком бумаги перед моим лицом. «А это, что это такое, вы можете сказать?» — «Да. Перевод, домашнее задание, которое мне дали в Сорбонне. Понимаете?» Однако убедить их было трудно: текст был без названия, без имени автора, чтобы мы не могли списать перевод у Бюде[30] или где-нибудь еще. Я пока не начинала над ним работать, а на следующей неделе на лекциях узнала, что это был отрывок из Плутарха о насилии тирана. А ведь они его унесли! Хорошо еще, что война тогда близилась к концу и немцы уже начали собираться восвояси… Вот о чем мне надо было спросить Венсана в тот день, когда я его встретила, — вместо того чтобы реветь после ухода Беллы, надо было спросить у Венсана, знал ли он о том, что немцы приходили ко мне с обыском. Но я забыла об этом… В этот вечер я забыла обо всем. И потом, Венсан появился так внезапно… точно с того света… Да, самое страшное в годы войны было именно то, что никто не мог быть уверен в своем лучшем друге, в квартирной хозяйке, в случайном собеседнике, оказавшемся рядом в «Источнике», который пил ячменный кофе и болтал о всяких пустяках — просто чтобы убить время…
А теперь мне все же хотелось бы знать, что стало с Фоветтой… И с ее ребенком. Иногда я брожу около какого-нибудь бара, если мне случается увидеть чье-то лицо, показавшееся знакомым, потом ухожу, сама не зная почему. Разве можно быть уверенным в чем-то… Ведь вполне могло случиться, что я сидела однажды вечером бок о бок с мнимым кюре в каком-нибудь кафе — у меня иногда возникало такое ощущение, хотя, собственно говоря, я никогда не знала этого кюре, даже в глаза не видела. И все же, когда я услышала его имя — кстати, довольно распространенное имя: Марк, — оно тут же вызвало у меня в памяти какой-то смутный, ускользающий образ, какое-то видение, заставившее что-то встрепенуться в моей душе. Возможно, и Фоветта не раз оказывалась рядом со мною в метро, но разве разглядишь человека в толпе, когда двери вагона мгновенно закрываются, поезд уходит и лицо стоящей на платформе женщины, мелькнув, исчезает… Только и успеваешь заметить устремленные на тебя чуть поблекшие глаза и дрогнувшие губы, готовые что-то произнести… Но поезд мчится дальше и уносит тебя… Как узнать?.. Становится грустно, когда думаешь, что это, скорее всего, и в самом деле была Фоветта… Иначе отчего же в памяти вдруг всплыло ее имя? Бывает так: в сумятице жизни, которая стремительно мчит нас вперед, неожиданно возникает какой-то образ прошлого — на фоне торговой рекламы в метро вдруг бросится в глаза чье-то лицо… Кто знает, а может быть, Фоветта живет сейчас на другом конце земли…
30
Гильом Бюде — французский гуманист (1467–1540), который занимался распространением греческого языка во Франции.