Жизнь в стальной трубе
Тем, кто не служил в подводном флоте, а к числу таких мы относим и тех, кому вообще не приходилось бывать на подводных лодках, трудно себе представить жизнь, неделями и месяцами протекающую в тесной, постоянно сырой и насыщенной всевозможными запахами «трубе» подводной лодки. К счастью, подводники постепенно свыкаются даже с самыми необычными условиями и перестают считать их какими-то особенными. Во всяком случае, они не очень чувствуют эту необычность. Со временем как-то приспосабливается и их организм. Каждый, кому приходилось без соответствующей подготовки впервые выходить на подводной лодке в море, впоследствии поражается, как незаметно для себя привыкаешь к условиям жизни в этой стальной трубе. Через несколько лет, став профессионалом-подводником, считаешь такой поход самым интересным и наиболее впечатляющим. Между прочим, после первого похода нечто подобное испытал и автор этих строк.
Команда подводной лодки делится на три боевые смены. Вахты в нормальных условиях сменяются через каждые четыре часа. Личный же состав, обслуживающий двигатели, делится только на две смены, заступающие через шесть часов. Вследствие этого одной койкой обычно пользуются два человека. Во время похода не приходится и думать о том, чтобы раздеться и отдохнуть. Резкий сигнал боевой тревоги может раздаться в любой момент, и вся команда, в среднем состоящая из 46 человек, должна занять свои посты по боевому расписанию. Для каждого подводника назначался боевой пост и определялись обязанности.
Перед выходом лодки в море и без того невероятно тесные ее отсеки до отказа заваливались предметами довольствия и разным имуществом, необходимым для похода, длящегося несколько недель. Безусловно, при проектировании подводной лодки такое загромождение отсеков не предусматривалось. Находящиеся во всех отсеках громоздкие запасы свежих продуктов мешали личному составу передвигаться внутри лодки, особенно в первые дни. Тяжелый запах продовольственных запасов преобладал над всеми другими. Он смешивался со спертым воздухом трюмов, с запахом горячей пищи, одеколона, которым подводники смывают соль, оседающую на лицо в часы несения вахты на мостике. Все эти «ароматы» дополнительно смешивались с запахом соляра, со смрадом отработанных газов, беспрерывно открывавшегося и закрывавшегося гальюна и испарениями, исходившими от давно не мытых, потных человеческих тел. Ну и ко всему этому качка, непрерывная тяжелая качка. Небольшая по размерам лодка даже при незначительном волнении испытывает бортовую и килевую качку. Причем и при курсе, наилучшим образом учитывающем волну, качка на подводной лодке выматывает гораздо сильнее, чем на любом большом надводном корабле. При шторме же крен нередко достигает 60 градусов и случается, что подводники, несмотря на наличие специальных коечных бортиков, вываливаются из своих коек. Бывает и так, что спящий на верхней койке летит вниз и попадает в другую койку.
На подводных лодках, которые использовались во время войны, носовой кубрик для команды являлся одновременно и местом хранения запасных торпед. Поэтому, пока несколько торпед оставались на стеллажах, для команды, ютившейся здесь, почти не оставалось места: люди не могли не только выпрямиться, но даже нормально сидеть. На самой палубе торпедного отсека лежал дополнительный запас торпед. На них клали деревянные щиты, на которых первое время и размещалась команда. Повсюду в лодке, даже на этом настиле в носовом отсеке, стояли корзины, были сложены ящики и мешки, наполненные продуктами. Над головой висели гамаки, туго набитые запасами.
В помещении для унтер-офицеров, расположенном непосредственно за центральным постом (мозгом и главным нервом лодки), под столом, занимавшим все узкое пространство между койками, лежали мешки с картофелем, а над столом покачивался гамак с сухарями, заставляя сидящих нагибать головы. Если нужно было пройти из центрального поста через это помещение на камбуз, расположенный в корме, в моторные отсеки или к кормовому торпедному аппарату, приходилось буквально протискиваться, то и дело спотыкаясь о разные предметы. Расстояние между койками равнялось ширине стола, и поэтому одна треть его крышки была откидной: она оставалась всегда опущенной, так как иначе вообще немыслимо было бы протиснуться.