– Заметь, не имеешь только ты! Я тебя растила сама, мне никто не помогал.
– Да, да, при том, что ты танцевала практически без перерыва на декретный отпуск. А папа работал дома. Ты знаешь, мне почему-то всегда казалось, что он тоже принимал участие в моем воспитании.
– О чем ты говоришь? – Ольга от удивления сначала даже перестала разглаживать скатерть на столе. Потом решила не расстраиваться. Если вступить сейчас в дискуссию по поводу того, кто на самом деле растил Мишу, можно что-нибудь упустить из праздничной сервировки, а она сейчас, безусловно, важнее.
– Миша, не нервируй меня, откуда ты можешь помнить, кто тебя воспитывал, ты был для этого слишком мал. Лучше скажи, куда я положила зажимы для салфеток? Господи, ну куда я могла их задевать?
– По-моему, к тебе в гости едет английская королева. Они, между прочим, на две недели приехали. И что, каждый день их так встречать будешь?
– Это парадный обед, Миша, – Оля на минуту остановилась. – Это важно. Есть традиции, их ломать нельзя. Сын, дай мне слово, что ты никогда не забудешь, что значит парадный обед. Рецепт фаршированной рыбы записан у меня в красной кожаной тетрадке. Миша! Ты мне обещаешь?!
– Ну конечно, обещаю. И все, мне пора ехать за гостями. Может, что-то по дороге еще купить? Может, дыню?
– Да нет, какая дыня. – Оля уже разговаривала сама с собой.
Но услышав рев заводимого мотора, выскочила во двор.
– Миша! Ну ты же не ответил!
– Мам, про что, про зажимы?
– Господи, ну при чем тут зажимы? Ядвига! Как она тебе?!
Михаил обессилено вздохнул:
– Ты неисправима. И ты, конечно, лучше. Ядвига выглядит неважно.
– Ну и ладно, – вслед Михаилу успокоенно произнесла Оля, – поезжай с богом.
4.
13–00. Бриллианты или горный хрусталь?
– ЗНАЧИТ, вот как ты, подруга, устроилась.
Ядвига рассматривала дом. Во взгляде сквозило удивление. Такой Ядвига подругу не знала. Часто бывая у нее в московской квартире и на даче в Переделкино, Ядвига привыкла к совсем другой обстановке. Массивная дубовая мебель, много ковров ручной работы, картины, которые собирал Григорий. Против всего этого Ядвига всегда восставала.
– Ну как можно так жить? Это же не музей. Просто хочется тетечку на стул вот здесь сбоку посадить. Такую, в сером костюме, в очках, с указкой и табличкой на лацкане «Смотритель музея». Вот это будет дело! А то думаю, чего мне в вашей квартире все время не хватает? – Ядвига не могла не уколоть.
– Да ладно тебе, – добродушно парировал Григорий, – ты же знаешь, здесь много подарков. Люди же от всего сердца дарили. Ну а что-то, безусловно, куплено. Но ведь тоже с какой душой! Нет, ну посмотри на этого раннего Рейна. Скажи, как бы мы жили без этого мальчика? Он же как живой, практически стал членом семьи!
– Гриша, господь с тобой! У вас есть мальчик, причем совершенно живой, настоящий. Обалдел совсем – член семьи! Ну прямо Рембрандт. Ты знаешь, что Саския в итоге начала ревновать его к своим же портретам? Достукаешься, выкинет Мишка этого мальчика на помойку!
Ольгу эти вечные замечания Ядвиги немного раздражали. Пришел человек в дом, ну и похвали или промолчи. Зачем же сразу критиковать? Хотя… Вот это и была Ядвига. И все-таки скорее это была не злоба, не желчность, а излишняя прямолинейность, постоянное желание всем и всегда говорить правду. И это после многолетней школы жизни в Большом театре! Как она там только выжила, с этим ее характером? А может, Большой и сформировал его?!
В новом доме подруги Ядвига не увидела ни дуба, ни клена. Яркие стены, шторы с растительным орнаментом, несколько современных литографий.
– С ума сойти! Оль, ты ли это? Сейчас мне плохо будет! Неужели выветрилась наконец эта твоя одесская провинциальность? Ну просто европейский дом.
– Ой-ой, Ядвига, ты неисправима! Ну не могла не вставить про провинциальность, – Ольга уже собиралась обидеться.
– Конечно, не могла! Потому что, Оля, я права. Ну смотри же, как здорово. Дышится-то как! У тебя на даче в Переделкино так не дышалось. Хотя вроде и дерево, и печка. Но все же залеплено, заклеено тарелками, фотографиями, вазами уставлено. Сесть некуда. Ну то есть встать. Тьфу, запуталась, – Ядвига посмотрела на Ольгу и, поймав ее насупленный взгляд, прижала подругу что есть сил к себе.
– Родная ты моя, не слушай ты меня, старую дуру. Брюзгой становлюсь.
Ольга, в свою очередь, прижалась к Ядвиге, тихонько гладила ее по спине.