От Гранд-Опера, через бульвар Капуцинов, сворачивали на улицу Рояль. В старинную кондитерскую не заходили, но любовались через оконца на милых старушек, которые пили свой кофе, запивали его водой и откусывали неторопливо от маленьких разноцветных пирожных. И говорили, говорили. Что-то доказывали друг другу, спорили. О чем можно спорить в такой красоте? Что ж, у всех свои проблемы.
Мимо знаменитого ресторана «Максим» почти выбегали к площади Конкорд. И вот уже знаменитый сад Тюильри. И можно уже не торопиться, а неспешно пройтись по широким дорожкам парка и даже посидеть у маленького озерца на удобных стульях. Справа остался музей Оранжери (и туда сходим, как же без импрессионистов!). И держим курс на Лувр.
А там и до Сены рукой подать. И вот уже красавец Нотр-Дам де Пари, Собор Парижской Богоматери. Захватывало дух, перехватывало дыхание. И на фоне блестящего успеха русского балета впечатления были еще более возвышенными и красочными.
Конечно, бросалась в глаза огромная разница в жизненном уровне. И в деньгах подруги были ограничены. Ну что можно было купить на их жалкие несколько десятков франков? Но это не раздражало, об этом как-то не думалось. Ну не могли они просто посидеть в кафе и выпить чашечку кофе, – деньги нужно было экономить, не позволяли себе покупать французские духи. Плевать. Зато они могли заходить в парфюмерные магазины, и запахи обволакивали их, и приветливые продавщицы с французскими улыбками и неизменным «Бонжур, мадам» готовы были показать им весь магазин и дать понюхать любые духи! Нет, зависти не было. Была только благодарность, что они все-таки приехали, они здесь, в Париже, и это здорово. Все воспринималось как праздник, фейерверк, но на себя эта жизнь не примерялась. Зачем? У них есть своя жизнь, в Советском Союзе, и она самая лучшая. И негров у них не угнетают, и попрошайки на улицах не сидят. Вот как здесь, к примеру, на площади Конкорд.
8. Две Ядвиги
– МАДАМ Станюкевич, к вам дама.
Ядвига снимала с лица остатки грима после спектакля. Уборные были необыкновенно удобными и просторными. И об этом тоже небезызвестный Гарнье позаботился еще в прошлом веке. И вот поди ж ты, что хорошо сделано, то и сегодня переделывать не нужно! Большие окна, много света, хорошо подсвечены зеркала.
– Лелька, какая еще дама? Мы кого-нибудь ждем?
Подруги делили грим-уборную на двоих.
– Я не жду никого, а ты у нас всегда в приключениях.
Дверь открылась, и вошла весьма пожилая женщина. Аккуратно и дорого одетая, правда, во все темное, – это сразу бросилось в глаза.
– Ядвига Станюкевич – это вы?
Она обратилась правильно, хотя несколько раз перевела взгляд с Оли на Ядвигу.
– Да, я.
Ядвига вдруг страшно напряглась, побелела, Ольга никогда ее такой не видела.
– Позвольте, я сяду, знаете, в моем возрасте стоять уже тяжеловато, мерси, – это она уже обратилась к Оле, которая, вскочив, пододвинула женщине стул. Ядвига сидела не шелохнувшись. Дама присела, продолжая ровно держать спину. Оля про себя восхитилась ее осанкой. Было видно, что женщине сильно за семьдесят, но у нее была хорошо сохранившаяся стройная фигура. На лице ни грамма косметики, одета строго, соответственно возрасту, в ушах – тяжелые старинные серьги, повязан красивый шейный платок. По виду – чистая француженка, а говорит по-русски.
«Эмигрантка», – пришло в голову Оле.
– Извините за такое вторжение. Но если позволите, мне нужно задать вам несколько вопросов. Вы не против? – дама вопросительно взглянула на Ядвигу. Не получив ответа, она продолжила: – Скажите, пожалуйста, как зовут вашу мать? – вновь обратилась она к Ядвиге. Ядвига не отвечала. – Ее ведь зовут Зоя? Почему вы молчите, вам неприятно, что я вас об этом спрашиваю?
Женщина вытащила красивый вышитый носовой платок из старинного ридикюля и, к удивлению подруг, шумно высморкавшись, промокнула глаза и продолжила:
– Меня тоже зовут Ядвига. Ядвига Перель, но это по мужу, а девичья моя фамилия Яновская.
Оля тихо охнула. Она хорошо знала, что Яновская – девичья фамилия мамы Ядвиги, Зои Борисовны. Случайно зашел об этом разговор, и Зоя Борисовна с сожалением рассказывала, как жаль было менять такую роскошную фамилию, да и на афишах бы она смотрелась значительно лучше. Но какая-то там давняя история не дала молодой Зое сохранить красивое имя. Пришлось взять фамилию мужа. Может, перед ними сейчас как раз и сидела та давняя история? Оля ничего не понимала, а Ядвига все так же сидела, вжав голову в плечи.
– Все это время я искала сестру, но это очень сложно сделать отсюда. – Женщина говорила по-русски хорошо, но уже с акцентом и с грассирующим французским «р». – Ваша мама поменяла фамилию. Но имя! Когда я увидела афишу, я поняла, что такое совпадение невозможно. Имя Ядвига пишется через «Е». От польского Гедевига. Меня записали неправильно, но Зое всегда это имя нравилось. Мы с сестрой друг друга обожали. Родители решились на Зоечку поздно, у нас разница десять лет, но это не мешало нам быть очень и очень близкими. Для меня Зоя была и сестрой, и дочкой, и куклой. А я для нее была скорее мамой, я знаю. Потому что у мамы времени на Зою вечно не хватало, а я с ней была постоянно. Столько восхищения в ней было. Зоя была готова часами сидеть у моих ног, когда я занималась вышиванием, и просто смотреть на меня, иногда целуя мне руки. Меня никто не любил в этой жизни, как Зоя, даже мама. – Дама постоянно подносила платок к глазам. Было видно, что хотя слезы по этому поводу и были выплаканы давно, но все равно боль потери осталась с ней на всю жизнь.
– Мы уехали из России в семнадцатом году, мне было двадцать, и я уже к тому времени два года была замужем. Мужу нельзя было оставаться, он был офицером царской армии. Имел высокий чин, и было принято решение об эмиграции. Зое было десять. Ей не сказали, что я уезжаю навсегда. Мы не знали, как ей об этом сообщить. Просто не представляли, как отнесется к этому маленькая девочка, не хотели Зою травмировать. Родители обещали, что приедут вскоре. В стране творилось что-то невообразимое, терпеть это было невозможно. Если бы мы не эмигрировали, мужа расстреляли бы большевики. Я знаю, вам, скорее всего, сложно сейчас воспринимать все, что я говорю. Про большевиков, про наши трудности. Вы, наверное, видите во мне врага? – говоря это, дама теребила в дрожащих руках платок. Воспоминания нахлынули, и ей сложно было справиться с ними.
– Посмотрите на меня, ну какой я враг? И потом, прошло столько времени.
Подруги ни о чем таком и не думали. Просто все было, как обухом по голове. Во всяком случае, для Оли. Реакция Ядвиги все так же оставалась непонятной.
Дама продолжила:
– Нам было уехать легче. А у родителей был дом, Зоя, папа работал управляющим на заводе, он не мог вот так все бросить, и без того все начало разваливаться на глазах. А он посвятил работе большую часть жизни. Завод для него был третьим ребенком. Или даже, скорее, первым. Сначала я получала от мамы письма, а потом все, закрыли все каналы, и мы окончательно потеряли друг друга. Для меня это была катастрофа. Не могу сказать, что я не любила своего мужа. Просто тогда замуж выходили по-другому. Родители выбрали мне достойную партию, я выполнила их волю. Но по большому счету, муж был абсолютно чужой мне человек. Мое сердце осталось в моей семье, а здесь мне ко всему пришлось приспосабливаться. К мужу, которого, как оказалось, я совсем не знала, к чужой стране. Все это время я не теряла надежды. Чего только не предпринимала, чтобы вас найти. Но сами знаете, железный занавес, все мои усилия были бесполезными. И вот – эта афиша. Я знаю, что не ошиблась. Ты ведь даже не на Зою похожа, на меня в молодости.
Наконец, Ядвига очнулась, она закрыла лицо руками и разрыдалась. Оля вдруг поняла, что подруга банально боится, и боится в том числе и ее, свою лучшую подругу. На дворе стоял 1974 год. И их перед поездкой всех собирали и предупреждали, и человек из КГБ, естественно, был с ними в поездке.