-Малышка, - чуть слышно произносит папа, бережно касаясь моего плеча. - Идем домой, слышишь? Отрицательно качаю головой, уставившись в стену. -Дочь, тебе нужно поспать. Всем нам нужно отдохнуть, слышишь? -Пап, я никуда не пойду, - дрожащим голосом произношу я, чувствуя, как мой самоконтроль трещит по швам. Спустя часы слез, наступила тишина. Это тот момент, когда, кажется, что слез больше не осталось. Внутри становится пусто. Боль выжжена, осталась только зияющая и пульсирующая рана. -Лекси... -Я НИКУДА НЕ ПОЙДУ! - выкрикиваю я, срываясь на ноги. Понимаю, что мое поведение не правильно, но не могу себя контролировать. Папа не заслужил такой тон, но я... Я просто... Ноги несут меня прочь. Я вылетаю из коридора и вдруг, застываю. Вижу, как в конце второго коридора идет женщина. Ее руки бережно прижимают к себе небольшой розовый комочек, а лицо выглядит как никогда счастливым. Шумно сглатываю и разворачиваюсь. Не обращая внимания на слезы, которые струятся по моему лицу, я следую туда, куда ведут путь мои ватные ноги. Останавливаюсь только у самого окна, ведущего в «детскую комнату», где в своих кроватках лежат маленькие детишки, которые недавно появились на свет. Прижимаюсь к окну, всхлипывая. Слезы катятся по щекам, пока я ищу маленького ангела глазами. И вот, я вижу его. Вижу, как он шевелится и застываю. Сердце, кажется, падает в пятки, когда открывается его маленький ротик, затем лицо морщинится и.... Он начинает плакать. Малыш разводит ножками и ручками, плача. Я начинаю всхлипывать вместе с ним и тянуть к нему руки, но стекло не пускает меня. Глупо, наверное, плакать вместе с новорожденным ребенком, но я не могу успокоиться. Слезы льются даже тогда, когда девушка в халате берет малыша на руки и начинает успокаивать, воркуя с ним. Он все кричит и кричит, не успокаиваясь. Я тоже плачу, прижимаясь к стеклу. Боль вернулась, и она такая сильная, что я не могу ее побороть. Моя сестра умерла. Она дала жизнь ему, после чего ушла. Разве это справедливо? Почему этот ангел должен остаться один? На кого она его оставила? Ведь у него даже нет отца. Он одинок. Он настолько одинок, что я плачу только от мысли об этом. Мне одновременно хочется прижать его к себе и возненавидеть. Если бы не он - Лоло была бы жива. Но... разве можно винить Артура в том, что он просто появился на свет? Мысли жалили как пчелы. Точнее, как рой пчел. Кто-то обнимает меня со спины, и я вздрагиваю. -Я не пойду домой, пап, - тут же шепчу я, вытирая лицо. Он кивает, прикипая глазами к малышу и молча наблюдая за его плачем несколько секунд. -Он чувствует, - чуть слышно произносит отец. Я всхлипываю, после его слов, ощущая горечь боли на вкус. -Я тоже чувствую, - с моих губ срывается шепот. - И мне так... пусто.... И так больно. Папа кивает, моргая. Его глаза застелила тонкая пелена слез, которую он пытался побороть. -Он там совсем один, - плачу я. - Он остался один в этом мире, пап. Что ему делать? -Расти, - тихо шепчет папа. - Расти и напоминать нам Лорел. -Я не знаю, смогу ли я смотреть на него, - признаюсь я. - Это причиняет боль. -Сможешь, - папа вздыхает. - Потому что он - это часть нее. На секунду закрываю глаза, чувствуя, как пульсирует мое сердце. Папа прав. Артур - это часть Лорел. Это все, что от нее осталось. Это то, что никогда не даст нам ее забыть. -Мистер Миллс, мисс Миллс? - раздается позади. Мы с папой разворачиваемся, застывая. -Вы можете пройти к вашему малышу, - пряча глаза произносит медсестра. Ее лицо перекошено сочувствием, от которого меня уже начинает тошнить. Каждый сейчас смотрит на меня так, словно мне нужна помощь, но они не понимают, что на самом деле она не нужна. Ничего сейчас не нужно. Совсем. Даже кислород. Ведь хотеть что-то в такие минуты просто невозможно, черт возьми. -Иди, пап, - я киваю медсестре, разворачиваясь обратно к окну. -А ты? Ты не хочешь? -Я не знаю, смогу ли я... - делаю паузу, собираясь с духом. - Смогу ли я хотя бы подойти к нему. -Он плачет уже, который час, - вмешивается медсестра. - Только успокоится на некоторое время, затем вновь кричит. Мы не знаем, как его успокоить. -Может, его покормить? - интересуется уставший отец, но медсестра отрицательно качает головой. -Кормили. Он все равно плачет, и причин его плача мы не можем найти. Внутри меня все сжимается, я зажмуриваю глаза. Что, черт возьми делать? Сердце щемит от того, как малыш плачет, но мозг кричит, что я не должна к нему подходить. Я не должна даже касаться к Артуру. Я не могу, это будет слишком больно. -Мистер Миллс, пройдемте за мной, мы наденем на вас халат, и тогда пройдем к вашему внуку. Вдох, выдох. Резко оборачиваюсь и вопрошающе смотрю на медсестру с полными слез глазами. Она понимающе кивает и зовет меня с ними. Мы надеваем тонкие одноразовые халаты, вымываем руки и проходим дезинфекцию. Только после этого нас пускают в «детскую комнату». Внутри нее очень шумно, ведь плачет не только Артур. Его плач пробудил многих малышей, и они требуют внимания. Медсестры просто сходят с ума, кидаясь от одного новорожденного к другому. Вижу, как Артура помещают в маленькую кроватку, так и оставляя плачущим. Застываю. Он так громко всхлипывает. У меня перехватывает дыхание от звука его пронзительного, громкого и такого горького плача. Яркое желание утешить его, успокоить и прижать к себе заглушает все, что существовало во мне до этого. Я слышу только его плач, мои уши словно настраиваются только на частоту этого звука. Папа подходит к малышу, пока я стою в нескольких метрах от него с полными слез глазами. У меня просто нет сил сдвинуться с места, хотя я искренне хочу этого. Я хочу к Артуру. Мне невыносимо слышать его плач. -Мистер Миллс, вы можете взять его на руки, - говорит медсестра, пришедшая с нами. Только сейчас я замечаю, что она уже укачивает на руках другую плачущую крошку. Папа смотрит на малыша, и я вижу, как меняется его лицо. Он одновременно счастлив и несчастен до грани. Его рука бережно касается внука, пытаясь утешить, но тот начинает только громче рыдать. Не понимаю, почему отец не берет его на руки. Он ведь так страдает. По маленьких щечках скатываются горькие слезы, ручки, сжатые в кулачки, дрожат, а нижняя губка трепещется как листочек на ветру. Невыносимо смотреть на слезы этого ангела. Я больше так не могу. Делаю несколько шагов и оказываюсь рядом с кроваткой. Только сейчас понимаю, что папа специально не брал Артура на руки, чтобы заманить меня к нему. Его план сработал. Мешкаю несколько секунд, и тяну свои дрожащие, заледеневшие руки к ребенку. Уже почти касаюсь к нему, но вдруг убираю руки. Внутри происходит борьба. Борьба боли со здравым рассудком. Я не знаю, что чувствовать к этому ребенку, ведь все поменялось. Лорел умерла, ее больше нет. А я... Что остается мне? Я хочу винить кого-то в ее смерти, и этим кем-то оказывается кроха, плачущий в нескольких сантиметрах от моих рук. Но разве он заслуживает такое отношение к себе? Чем он провинился? В чем вина только родившегося ангела. Ангела, которого так любила моя сестра? О чем я вообще думаю, черт возьми? Я тоже люблю его. Все эти 9 месяцев любила и сейчас люблю. Просто боль затуманивает мой рассудок. Малыш на секунду затихает, чтобы перевести дух для нового крика. Он посмотрел в мою сторону совсем случайно, и всего на секунду, но этого хватило, чтобы попасть этим взглядом в самое сердце. Ее глаза. Это были ее глаза. Глаза моей Лоло. Они такие живые и такие жалостные, измученные. Я, вдруг, вспомнила, как она часто разговаривала с малышом и рассказывала ему о том, как мы его любим. Говорила, что когда он появится - станет самым любимым и желанным на свете. Обещала, что он будет одарен вниманием, теплом, заботой и любовью. А теперь ее нет. Кто же подарит все это нашему Артуру? Кто вытрет его слезы, когда Лоло нет? Меня вдруг осеняет: что бы она сделала, услышав мои мысли? Как бы она отнеслась к тому, что я виню ее кроху в том, что ее не стало? Она бы возненавидела меня даже за одну такую мысль. Дала бы пощечину и прогнала бы со своей жизни. Даже того, что я стою над ее рыдающим ребенком и ничего не делаю, хватило бы для большой, непростительной обиды. Вспоминаю ее слова в палате и чувствую, как очередная пелена слез затягивает глаза. Она хотела, чтобы я была неотделимой частью их с малышом жизни. Моя сестра верила, что я буду его опорой, поддержкой. Лорел настолько любила меня, что хотела, чтобы я стала для него второй матерью. Она искренне верила в то, что я всегда буду ему рада, и знала, что, несмотря ни на что, я буду искренне и всецело любить его. Всем сердцем и душой. Я пообещала ей, что никогда не оставлю Артура. Пообещала быть с ними, чего бы мне это не стояло. А сейчас я стою и думаю о том, что я ненавижу его, и что не могу любить этого ангела. Мне нет прощения за эти мысли. Отвращение к себе растекается по венам, пока я, дрожащей рукой тянусь к малышу и наконец-то касаюсь его бархатной щечки. Он безупречен даже когда плачет. Как можно оставаться милым с открытым ртом и поморщенной мордашкой? Смеюсь и плачу одновременно, прикипая к