Но самое поразительное даже не в этом. Я, кажется, всерьез увлекся Алиной Георгиевной. Такого я от себя не ожидал!
Ну, хорошо, Алина Георгиевна поправилась мне, что называется, с первого взгляда, как только увидел ее, придя на родительское собрание. Просто понравилась. Молодая симпатичная женщина и, я бы сказал, классическая учительница (четкая собранность, особая манера держаться, приветливо и свободно, но до определенной черты). Мы, папаши и мамаши, сидели за тесными школьными партами, и шел волнующий всех разговор о наших чадах. У кого какие достоинства, сколько четверок, сколько троек, и почему так. Когда очередь дошла до Волковой Марины — почти в самом конце, — Алина Георгиевна сразу повернулась ко мне, будто мы век знакомы, и сказала, что Марина примерная ученица и отличный товарищ. Сердце мое, разумеется, трепетно застучало; было приятно, что другие родители смотрят на меня кто с уважением и симпатией, а кто и с завистью. Когда Алина Георгиевна кончила говорить, я пробормотал «спасибо», а она неожиданно радостно улыбнулась. Именно радостно. И я увидел, точнее — как-то схватил всем своим существом, что она очень хороший человек. Бывают такие улыбки: будто распахивается душа; мелькнуло что-то девчоночье, одновременно удалое и доверчивое. Но это не все: я явственно ощутил, что нравлюсь ей, даже, может быть, больше. Мужчина, знаете, мгновенно фиксирует подобные штуки. И еще я увидел, какие у нее ровные беленькие зубы и сколько в ней — я почему-то почувствовал и это — неизрасходованной нежности.
Потом я про нее забыл. А примерно через месяц (точно — через месяц и три дня; это было 20 февраля) мы случайно встретились в метро, и я ей подарил оказавшуюся у меня, на счастье, с собой в портфеле последнюю свою книжку с надписью: «Алине Георгиевне Махметовой, славной наставнице пятнадцатилетних, от признательного родителя». Думал о ней с неделю и снова забыл. Так надо же было нам опять нечаянно встретиться — на этот раз в вагоне электрички! Я жил уже в пансионате, подал на развод и чувствовал себя «свободным от любви и от плакатов». Я обрадовался встрече, она, по-моему, тоже, хотя и пыталась скрыть это. Я сказал, что нам надо бы поговорить, так как, мол, до меня дошли слухи, что моя бывшая жена обвинила ее в предосудительных отношениях с одним из «признательных» родителей. Алина Георгиевна направлялась к матери, живущей за городом, в сорока минутах езды от Москвы, но сошла на моей платформе и проводила меня до пансионата.
Оказывается, Марина посвящала ее во все перипетии нашего семейного конфликта, Алина Георгиевна все знала, это, кстати, немного покоробило меня. «Я не сержусь на вашу бывшую жену за ее наговоры, — сказала она, останавливаясь у крыльца пансионата, — я очень понимаю ее, я ведь тоже покинутая жена… Вам, современным мужчинам, не хватает обыкновенной доброты. Вы живете одним рассудком, а иные и того хуже — одними меркантильными расчетами. Что же, по-вашему, жена должна была пасть вам в ноги? Простите, мол, господин мой, заблудшую рабу… Защищалась, как могла, боролась за сохранение семейного гнезда. — Алина Георгиевна вздохнула. — Мы, женщины, в этой борьбе гораздо чаще терпим поражение». И она повернулась, чтобы уйти. «Так вы оправдываете Веронику Александровну?» — спросил я. «Нет… Не совсем. И не во всем». — Она отчего-то смутилась. «Я провожу вас до станции, если вы не против, — сказал я. — Только заброшу в комнату портфель. Может быть, зайдете на минутку?..»
Да, я так и сказал: «Может быть, зайдете на минутку?» И замечательно, что она без всякого сопротивления, даже не сказав что-нибудь вроде «неловко» или «некогда», вошла ко мне, и я пригласил ее снять пальто. Она разделась, и лишь тут я увидел, как она хороша собой. «А я сегодня закончил последний параграф новой своей работы», — весело заговорил я и вытащил из портфеля бутылку шампанского, купленную по этому случаю. Она выпила со мной за успех новой книги. После второго бокала, чуть разгоряченный, я сделал вид, что хочу взять ее за руку. Она рассмеялась. «Юрий Михайлович, я вас умоляю! Махметова не девочка, не надо. — И она проворно схватилась за пальто. — Вы не передумали проводить меня?» Всю дорогу мы разговаривали о последней повести Солоухина, о Маринке, о психологических комплексах современных подростков, о диалектике прав и обязанностей наших граждан (она легко разобралась во всех премудростях моего сочинения, подаренного ей). И так интересно было нам вдвоем, так отрадно, что чувствуем и мыслим сходно, что очень не хотелось расставаться. По крайней мере — мне.