Отто забыл совет Тайдемана: идти к Шредеру хлопотать за Ангелочка, когда на Сталинградском фронте благополучная обстановка. Не узнав об обстановке в Сталинграде, он отправился к Шредеру и… Ангелочек осталась в тюрьме: в Сталинграде доблестные немецкие войска, сражаясь до последней капли крови, — пали, то есть их взяли в кольцо и разбили. Какое же у Лицмана после этого настроение?
Алфред получил приказ построить батальон за домом, служившим казармой, приехали комиссар Шредер и Майстер, велели приспустить флаги, затем, достав листок, Шредер скомандовал снять головные уборы и торжественным голосом прочитал его содержание:
— Сражение за Сталинград закончилось. Оставаясь до конца верной присяге, шестая армия под беспримерным командованием генерал-фельдмаршал Паулюса, подчиняясь превосходящим силам противника и сложившейся несчастливой обстановке, побеждена. Её судьбу разделяют одна дивизия противовоздушной обороны, две румынские дивизии и один хорватский полк, которые до конца исполнили свой долг братьев по оружию. Ещё не время разбирать ход боевых операций, которые довели до существующего положения. Сегодня можно сказать лишь одно: жертва шестой армии не напрасна. За шесть недель она противостояла наступлениям шести армий противника и уничтожила их. Окружённая врагами, она сковала силы противника, давая немецкому командованию время для определения контрударов, от которых зависела судьба всего восточного фронта. Поставленная перед такой задачей, шестая армия держалась и тогда, когда уже не стало возможным снабжать её по воздуху боеприпасами да продовольствием. Дважды сделанное противником предложение капитулировать было с гордостью отвергнуто. Под знаменем со свастикой, которое прикрепили к развалинам на высшей точке фронта обороны, происходило последнее сражение. Генералы, офицеры, унтер-офицеры и солдаты сражались плечом к плечу до последнего патрона. Они приняли смерть за то, чтобы жила Германия, их пример воодушевляет нас до будущих веков назло лживой пропаганде большевиков. Хайль Гитлер!
Батальон крикнул «Хайль!», и головные уборы можно было надеть. После этого майор Майстер скороговоркой зачитал следующий приказ:
— По распоряжению рейхсминистра доктора Геббельса все театры, кинотеатры и другие увеселительные места закрываются до субботы шестого февраля. Распоряжение это распространяется также на восточные территории.
Алфред получил разрешение вернуть батальон в казарму. Он уже знал, что Отто от Шредера ничего утешительного относительно матери не услышал. Домой ему идти не хотелось, он всё чаще стал ночевать в казарме или в «производственном» доме, где спал на верстаке. В небесно-синий дом его не тянуло. Хелли стала с ним молчалива, почти не разговаривала, а если разговаривала, было видно, как она мучается, чтобы не задеть, не обидеть его холодным словом. Было заметно: ей хочется быть такой же, как всегда, но не удаётся. И всё из-за Ангелочка! Словно он сам её с удовольствием спрятал в тюрьму…
А тут ещё этот Шредер. Этот Сталинград! Тоже ещё… «Плечом к плечу…». «До последнего патрона…». «Умерли, чтобы жила Германия…». А как же спаситель Европы? Который хотел выйти к Волге именно в «одном известном месте, случайно названном именем Сталина…» — другого «спасителя», отца народов, тоже великого вождя?.. Кругом все великие, а старушка, признававшая лишь бога, она в тюрьме за милосердие, за человечность, и Хелли с ним, с Алфредом, не хочет даже разговаривать, хотя именно за её благополучие он лавирует между всевозможными освободителями, как лиса.
Алфред молча устроил себе для начала постель в мастерской, чтобы не выглядело вызовом и, он не хотел себе в этом признаться, но в душе-то не очень даже возражал против складывавшихся отношений, и он конечно же знал — почему. Он ждал, что Хелли станет ему выговаривать за его молчаливое, но тем не менее заметное переселение в мастерскую. Хелли промолчала, но ужины, если ему доводилось зайти в небесно-синий дом, для него уже не подогревались. То же самое было и с обедами. Когда он не давал денег — специально, чтобы проверить, — у него их не просили, то же самое с продовольственными карточками. И то и другое он молча оставлял в кухне на столе. Когда же приходил с немцами, офицерами или с кем-нибудь другим, с Килком, например, то Хелли, как всегда, как ни в чём не бывало готовила кофе, и всё продолжало тихо да мирно складываться так, что вскоре они жили каждый сам для себя. Хелли, конечно, принадлежала Королю… Тот как-то не очень обращал внимание на изменившиеся отношения взрослых — так незаметно для него они изменились.
Для Короля незаметно, даже, возможно, для Тайдемана, но не для Марии Калитко, которая каким-то особенным взглядом стала провожать Алфреда при встречах. Вскоре затем, видя, что на переселение в мастерскую Хелли не реагировала, он оборудовал себе жильё в квартире у реки, на веранде, где когда-то проживал Его Величество Король Люксембургский. Когда и это переселение прошло без какой-либо реакции, то есть так, словно это никого не интересовало, он сказал себе: «Всё завершилось». И отправился вечером к Земляничке — мужчина он или уже нет? А Хелли…
Обычай носить обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки базируется на церковном ритуале, который знали уже в далёком средневековье. По старым верованиям, встречавшимся даже у древних римлян, именно от этого пальца идёт кровеносная вена прямо в сердце. Так, обручальное кольцо, находясь на этом пальце, стало символом любви и объединения сердец. Держались обычая этого строго только в католических странах, в иных же кольцо носили на левой руке лишь до тех пор, пока оно было обручальным, после венчания же оно носилось на безымянном пальце правой руки, где и оставалось, откуда уже совсем бессовестные люди время от времени удаляют его в карман…
Хелли сняла своё обручальное кольцо с пальца правой руки и, подумав, спрятала в коробочку, в которой хранились её немногие украшения. Это произошло в тот день, когда пришёл Манчи, чтобы попрощаться, он вступал в эстонский легион или, может, даже в немецкую армию, потому что в комендатуре, куда пришёл по оставленной Майстером бумажке, ему сказали: «Выбирай: или в тюрьму за то, что укрывал русского солдата, или на фронт».
Манчи возражал, он не укрывал русского. Но ему сказали, что в таком случае — тюрьма. Он выбрал фронт. А Сесси? Где Сесси, о том Манчи не ведал, и это была правда, ему поверили.
Манчи попрощался только с Хелли и с Королём, Алфреда он нигде не нашёл. Не мог он его найти потому, что Алфред, сунув своё обручальное кольцо в банку с шурупами, отправился к Земляничке и остался у неё ночевать. Про Земляничку же Манчи ничего не было известно.
Из Звенинога в армию уходил не один Манчи — отправились воевать с мировым коммунизмом да с личными врагами Адольфа Гитлера — евреями, ещё, и Орест, Антс, а главное, Эйнар с Ребра, несмотря на плоскостопие. Но Эйнара таки действительно надо было давно отправить на фронт — не малое дитя, наконец, к тому же хуторянам надоело терпеть всевозможные его выходки, да не только хуторянам. Пошёл в Журавлях в ресторан «Искра», стал буянить, кому-то не понравился, тот предложил спьяну сто марок, чтобы он ушёл. Эйнар потребовал двести, у того не было — занял у хозяйки кабака, и Эйнар ушёл. На следующий день тот дурак, протрезвев, разыскал Эйнара и предложил эти деньги вместе пропить, однако Эйнар был уверен, что и один с этим справится. Дураку стало жалко денег, а был тот малый тоже солидной комплекции… Что из этого вышло? Кому — больница, кому — арестантская. Эйнару конечно же второе…
Что ещё он отмочил? Начнём с того, что у Рямпсли Прийду имелась дочь, Паула, и если Эйнар самому Прийду ужасно не нравился, то почему-то Пауле, наоборот, он нравился. Её нельзя было назвать некрасивой только потому, что некрасивых людей, скорее всего, вовсе нет, вернее, некрасивым человека могут делать его поступки, если они недостойные; но и красавицей эту Паулу никто в деревне не считал, потому-то она, наверное, и проживала в Журавлях, но замуж за городского не хотела, а хотела за Эйнара, хотя была старше на пару лет. Эйнар вёл себя с ней так, словно ничего против не имел, и требовал от Прийду всё чаще браги на том основании, что… зять всё-таки. Прийду плевался и крестился и объявил на всю деревню, что если нет у Паулы жениха, то и этот не жених. Обидно, что и говорить.