Сарай во дворе превратился в автомастерскую со всевозможными непонятными Королю, непривычными инструментами. Его аристократическому глазу содержимое сарая представлялось грудой железок. Конечно, Король не мог взять в толк, зачем Алфреду понадобилась возня, отнимающая немало времени, которого ему и так не хватало, чтобы выполнять заказы на мебель; не могла понять и Хелли, но и сам Алфред, вероятно, толком не мог объяснить этого и не стремился, хотя понимал, для чего ему это надо: потому что интересно.
Он научился класть печи не для того, чтобы стать печником, а потому, что интересно. Интересно вдвойне: во-первых, понять принцип тяги в печи, а поняв, сконструировать печи с максимально обогревательными возможностями; во-вторых, интересно, в состоянии ли он вообще это дело освоить? Он научился разбираться в портновских выкройках не для того, чтобы стать портным, а потому, что интересно овладеть совершенно самостоятельно этой профессией. Он научился шить обувь не потому, чтобы стать сапожником, а чтобы не бегать к тому из-за каждой протёртой подмётки. В результате он умел многое, потому что для него интересным было всё то, чего он не знал, но с чем сталкивался. А автомобиль?.. Он не умеет ещё водить, но разве дело в этом? У него не было автомобиля? Но разве дело в этом! Автомобиль он сделает, а значит, и водить научится. По вечерам он брал аккордеон и играл своим гостям, кому «Лили-Марлен», кому «Широка страна моя…». Хотя последняя песня в данное время особым спросом не пользовалась, больше просили «Лили-Марлен».
Король же наслаждался жизнью и буквально руками трогал живую природу. Он, можно сказать, пил вкусный солоноватый свежий воздух и впитывал взглядом золотистую красоту осенних деревьев в парке, где носился на велосипеде по дорожкам, усыпанным граней, упиваясь ощущением скорости. Как лихо он мчался на пастбище к Лонни, которая уже принимала под свою опеку городских коров. Но Лонни уже не ходила в Закатное кафе играть на рояле, поскольку кафе сгорело, когда здесь проходил фронт. Раздавались глухие удары на Сырве, они говорили о том, что там кто-то ещё оборонялся. Хотя сколько же там можно держаться, если учесть, что оборонительные сооружения воздвигали местные жители, которых заставили исполнять эту работу красные командиры тогда, когда немецкие войска уже высадились на остров.
Население, как стало известно из рассказов жителей деревни Салме (там фронт давно прошёл), не очень жаждали строить укрепления для русских. Мужиков мобилизовывали со своими лопатами, да кирками, да провизией на два-три дня и заставляли сооружать противотанковые железобетонные столбы. Для этого смастерили деревянные формы, которые заполняли железом и заливали бетоном. Норма — пять столбов на человека, а делали кое-как. Едва наблюдавший за работой политрук отлучался или уходил совсем, формы тут же заполнялись крупными булыжниками да валунами и заливались цементом — охота была крестьянам стараться! Можно себе представить, сколько могли продержаться построенные на таком энтузиазме укрепления…
— А чего ради нам стараться было, — объясняли бывшие строители этих «укреплений», — они на нас кричали, угрожали, матерились, чего ради нам было надрываться, что нам до них — не свои же!
Вот именно! Наивно заставлять строить для себя защитные сооружения тех, кого до этого облаял.
Король часто, когда один, а когда со свитой, ходил в замок, спускался в огромный древний пороховой погреб на углу площади, откуда из-под обломков потолка, взорванного перед уходом красных, извлекли трупы убитых: в погребе ещё стоял запах мертвечины. Запах жуткий, но Король теперь убедился в том, что Элмар в Звенинога абсолютно верно учил: если сжать руки в кулаки и потереть их крепко-крепко друг о друга до тех пор, пока не станут горячими пальцы, — в точности так же завоняет, как теперь в погребе.
Королю трудно было сказать, почему его в этот погреб тянуло. Воспоминание о пережитом ужасе уже не вызывало у него страха, как бывало вначале. Его неудержимо влекло также в ателье Жоржа Калитко: хотелось ещё раз увидеть картины, испугавшие его однажды изображением сцен, воплотившихся впоследствии в реальность; его не покидало ощущение какой-то неразгаданности, — именно ощущение неразгаданности и привело к мысли о том, что Калитко — колдун, раз мог нарисовать такое, чего ещё не было, не существовало: откуда он знал, что всё это будет выглядеть именно так? Хотелось ему также посмотреть ещё раз на Гехатипата, то есть Денатурата. Почему? Интересно! Да, это загадочно, следовательно, интересно. Вероятно, он что-то унаследовал от Алфреда, которому было интересно, как всё делается, из чего состоит, почему существует и в результате — можно ли создать самому. Короля же интриговала загадочность: почему что-то есть. Пока же ему не удавалось проникнуть в ателье Калитко, тот никуда не отлучался, а Королю и в голову не приходило, что можно прийти просто так, в гости, открыто — постучать и… В нём жила инстинктивная уверенность — такие вещи можно видеть только тайком.