Король жил в ателье, они спали с Иваном «валетом» на лежанке, которую он не знал даже как назвать: кровать не кровать, диван не диван, а что? Матрацы на досках, установленные на низеньких «козлах», сам Иван это называл «нары», но такой мебели Алфред не изготовлял…
Король бегал по городу в обществе одного только Ивана, все остальные куда-то пропали. Не было его вассалов, Свена с Вальдуром, уехал Арви, уехал Морской Козёл, завербовался в люфтваффе Ингвар, Йентса Маазикас в городе не было, а и был бы — разве что для битья пригодился. Ещё Альберт с Абрука, но и этого не видно в Журавлях: их семья уехала на Абрука. Большую Урве он нет-нет да и встречал, но она его не интересовала. Другие же достойные люди исчезли. И вообще все люди, большие и маленькие, куда-то подевались. Город выглядел каким-то пустынным, обезлюдевшим, словно все попрятались в ожидании дождя. Король бегал или с Иваном, или один, делал круги вокруг своего дома, близко боялся подходить, чтобы его вдруг не увидели знакомые или сам Алфред.
Действительно, в городе одни только солдаты, военные автомобили, лёгкие танкетки, мотоциклетки, гражданское население словно попряталось, хотя, когда Алфред тащился от Земляники с сумкой, полной продуктами, — ему ведь гостей принимать, — то встречались тут и там редкие фигуры. Уже вечерело, кажется, прошёл быстро почтальон, поздоровался, тут мимо проехала санитарная машина старой больницы, и Алфред с удивлением констатировал, что остановилась она у ворот небесно-синего дома. Он давно не был здесь и не имел представления о происходящем в нём. Дело-то в том, что вышеназванная санитарная машина выполняла в городке функцию «скорой помощи» старой больницы. В новой больнице имелась своя машина для транспортировки больных, в старой же специальной машины не было, использовали приспособленную для этой цели грузовую машину с фургоном и красными крестами на бортах.
Наступили сумерки. Когда Алфред подходил к дому, мимо проехала колонна военных, одновременно сверху, в потемневшем уже небе, слышался гул моторов, завыла труба паровой мельницы, что означало воздушную тревогу. Алфред хотел войти в коридор чёрного хода, но его опередили: навстречу протискивались два мужика с носилками, на них лежало неподвижное тело Тайдемана с посиневшим лицом, резко выделялись белые клочья редких волос у висков.
— Что с ним? — обратился Алфред к санитарам. Вместо них ответил короткого роста дядя в очках, спускавшийся по лестнице за носилками.
— Уже ничего, — сказал он, — теперь уже полный покой. Болел, конечно, может, просто грипп. Но умер не от гриппа… — Дядя презрительно показал рукой наверх, — эта его голодом заморила… Ей-богу, типичная голодная смерть, пеллагра… типичная пеллагра…
У дяди был насморк, он шмыгал носом, сморкался, последовал за носилками к машине. А мимо всё шли военные машины, время от времени выла мельничная труба. Алфред поднялся по узкой скрипучей лестнице, постучал в дверь мансарды, никто не открывал. «Никто» — значит она, Тайдеманиха. Алфред стучал несколько раз сильно — дверь не открывали. Он спустился и вышел во двор, закрыл мимоходом кем-то приоткрытую дверь своего сарая и постучал к Калитко. Мария была. Она ничего не знала о Тайдеманах, хотя старуха вроде бы ковыляла во дворе недавно — всё в тех же калошах, всё так же завёрнута в мешковину. Ну и всё, больше Мария ничего не знала. Алфред с нею распростился, надо к приходу немцев готовиться… в «лэцте мал»…
Глаза… На этой картине были не одни глаза: и руки, ноги, туловища, головы тоже. Люди огромные и крохотные, круглые и тонкие, длинные (короткие помещались между ногами первых); выглядывали глаза даже из подмышек тел. Все тела были нарисованы в неестественных позах: то какой-нибудь длинный со смешно закрученными штопором ногами, то лежавшие между ногами остальных в невероятно искривлённой позе, согнувшись или выпрямившись, стояли или опирались на головы других людей, торчали из общей массы сплетённых тел головы, приплюснутые, словно змеиные. Все они обладали глазами, которые властвовали в картине. Глаза, взоры… Вопрошали, что-то внушали, за всем следили и смотрели на Короля, и постепенно ему стало казаться, что они, эти глаза, не только на большой картине, а везде в помещении присутствуют — на полу, он по ним ходит, на потолке над ним, в углу, над столом, из-за шкафа выглядывают и смотрят не мигая, немо. Становилось страшновато. Ивана всё не было, а между тем начинало смеркаться. Король устал от поединка с глазами, он вышел во двор. В это время завыла труба мельницы, объявлялась воздушная тревога — первая в Журавлях. Высоко летали самолёты, но кругом на земле царила сравнительная тишина.