Сидела бы я тут, если бы ты был не прав?
— Ты молодчина, — сказала Гейл, хотя он вообще-то не об этом спрашивал.
— Спальни, ванные, кухни и кабинеты… очевидно, в прошлом этот дом был чем-то вроде сельской коммуны или колонии поселенцев. Невероятный хаос. И не по вине Димы, как сказал нам Марк. Дима и его семья раньше жили в другом месте, они ни к чему тут не прикасались, только систему безопасности наспех наладили. Но нас не тревожил беспорядок. Даже наоборот. В нем был несомненный признак реальности.
Неизменно бдительная Ивонн отрывается от своих заметок, точно врач — от истории болезни.
— То есть там не было никаких труб, Перри?
— Всего две. На развалинах сахарного заводика, на западной оконечности полуострова. Третья труба куда-то подевалась. Разве я не указал это в нашем документе?
В нашем, черт возьми, документе? Хватит врать, Перри. Наш документ, который ты написал для них сам, даже не позволив мне взглянуть? Это твой документ, чтоб тебя! Их документ! Щеки у Гейл горели, и она надеялась, что Перри это заметит.
— Потом мы двинулись к дому. Примерно метров за двадцать до входа, если не ошибаюсь, Дима велел нам идти помедленнее, — говорил Перри, и его голос набирал силу. — Точнее, придержал нас, руками.
— Это не здесь ли он заговорщицки приложил палец к губам? — уточнила Ивонн, поднимая на него глаза, но не прекращая писать.
— Да, да! — не удержалась Гейл. — Именно здесь! Как настоящий заговорщик. Сначала «идите помедленнее», затем — «молчок»! Мы думали, что все это ради сюрприза для детей, и охотно подыграли. Амброз сказал, что вся семья отправилась на крабьи бега, поэтому нам показалось немного странным, что в доме кто-то есть. Но потом мы просто решили, что у них изменились планы и они никуда в итоге не поехали. Ну или я так решила.
— Спасибо, Гейл.
За что, боже ты мой? За то, что отвлекла ваше внимание от Перри? Не стоит благодарностей, Ивонн. Всегда пожалуйста.
Гейл нахально продолжила:
— Дальше мы шли на цыпочках. Затаив дыхание. И ни в чем не сомневались — думаю, это важно отметить. Мы слушались Диму — на нас это не похоже, но факт. Он подвел нас к боковой двери. Она была не заперта, Дима ее толкнул и вошел первым, затем стремительно обернулся, одну руку вскинув над головой, а другой вновь подавая знак молчать… — Совсем как мой папаша в рождественской пантомиме, только трезвый, хотела добавить Гейл, но удержалась. — Он пристально смотрел на нас, буквально вынуждая подчиниться. Так, Перри? Теперь ты рассказывай.
— Когда он понял, что мы готовы повиноваться, то жестом приказал следовать за ним. Я пошел первым. — Перри, в отличие от Гейл, подчеркнуто сдержан — так он обычно скрывает бьющее через край нервное возбуждение. — Мы прокрались в пустой холл. Хотя… какой там холл. Клетушка десять на двенадцать футов, с окном, выходящим на запад. Через потрескавшееся стекло, тут и там залепленное скотчем, лилось вечернее солнце. Дима по-прежнему прижимал палец к губам. Я вошел, и он схватил меня за руку, точь-в-точь как сделал это на корте. Он потрясающе силен. Я не смог бы оказать ему сопротивление.
— А вам показалось, что придется? — спросил Люк. Мол, сочувствую, как мужчина мужчине.
— Я не знал, что думать, и беспокоился о Гейл. Главной моей заботой было встать между ними. Впрочем, я почти сразу успокоился.
— И все-таки вы наконец-то поняли, что это уже не детская игра, — подытожила Ивонн.
— Да, до меня начало доходить, — признался Перри. Его голос на мгновение заглушила сирена «Скорой помощи», промчавшейся по улице. — Видите ли, мы никак не ожидали, что в доме будет настолько шумно, — произнес он с нажимом, как будто вой сирены вызвал каскад звуковых ассоциаций. — Мы стояли в крошечном помещении и слышали, как во всем полуразрушенном доме шумит ветер. И свет был… феерический — любимое словечко моих студентов. Он падал через западное окно как бы слоями: полоса дымчатого света, рассеянного низкими облаками, идущими с моря, затем полоса ослепительного сияния — и черные тени по углам, куда не доставали лучи.
— И холод, — пожаловалась Гейл, драматическим жестом обхватывая плечи. — Какой бывает в нежилых домах. А еще леденящий запах, как на кладбище. Я думала только об одном: где же девочки? Почему их не видно и не слышно? Почему не слышно вообще никого и ничего, кроме ветра? А если в доме ни души, то для кого же готовится сюрприз? Кого мы обманываем, не считая себя? Перри, ты ведь тоже об этом подумал, ты сам мне потом сказал — ведь так?