Владимир Микушевич
Таков ад
Новые расследования старца Аверьяна
Голубая сойка
— Кажется, напрасно я тебя сюда вытащил, дело-то, в общем, ясное, — сказал Аверьяну Анатолий Зайцев. — Ну, ничего, хоть птичек послушаем в последний раз…
Из ближнего леса действительно донеслась отрывистая, но мелодичная трель зяблика, сменившаяся насмешливым писком вертишейки.
— Помилуй, какие же птицы в сентябре месяце, — возразил Аверьян. — Это не птички, это птица.
Щебет неожиданно сменился резким: выкриком, и над ними, чуть не задев их, пронёсся клочок яркой голубизны, как будто сумрачные утренние облака на миг расступились.
— Вот кого ты заслушался, — сказал Аверьян, — Это сойка. Она умеет передразнивать разные голоса. А её настоящий крик я уже слышал сегодня.
— Да, я тоже слышал, — подтвердил Анатолий, — Она всё время здесь летает.
Они шли по облетающей аллее запущенного парка. Слева был овраг, где копошилась речка. Справа высились по осеннему темнеющие ели.
— Убийство произошло часа четыре назад, — рассказывал Анатолий. — Известного предпринимателя Гюнтера Георгиевича Гарина убила его юная подруга, сожительница или невеста. Она сразу же вызвала милицию, сама призналась в убийстве, но так как она утверждает, что, совершив убийство, она предотвратила теракт в Москве, то местные оперативники вызвали нас, а я послал за тобой; меня насторожили некоторые сомнительные обстоятельства, впрочем, и не такие уже сомнительные, вот я и оторвал тебя от твоих церковных дел…
— Ничего, сегодня вместо меня всё равно служит отец Евгений, пастырь молодой, но достойный, — ответил Аверьян.
Сойка снова с резким выкриком сверкнула над ними клочком голубизны.
— Что, если он её тоже видит? — проговорил Анатолий.
— Кто? — рассеянно спросил Аверьян.
— Убитый. В тибетской Книге мёртвых говорится, что умерший сначала видит именно такую голубизну или синеву. Он видит голубизну, а над нами носится её клочок…
Аверьян промолчал, но Анатолий заметил, что он насторожился. Дело было в следующем. Миляевский санаторий, предназначенный для работников искусств, не просто пустовал этой осенью; администрация полагала, что санаторий впал в окончательное запустение. Гюнтер Гарин со своей подругой были единственными обитателями санатория. Они занимали вдвоём несколько обветшавший, но всё же более или менее роскошный коттедж. Гюнтер платил за него тысячу долларов в неделю, и санаторий кое-как продолжал существовать на эти деньги. Старушки из обслуги надеялись, что Гюнтер Георгиевич останется в санатории на зиму, и только Леди вызывала у них беспокойство, оказавшееся обоснованным.
Её действительно звали Леди: Леди Петровна Грибкова. Мать, уборщица в санатории, дала дочери такое имя. Девочка здесь и росла. Мать говорила о её удивительных талантах разным отдыхающим деятелям искусств, и те принимали в девочке участие. Леди была и вправду способная, с увлечением пела, немножко танцевала, декламировала. Пользуясь мощной протекцией то того, то другого отдыхающего, она обучалась хореографии, пению, драматическому искусству, бросая всё это более или менее быстро, чтобы заняться каким-нибудь другим искусством. В конце концов Леди, совсем ещё юная, сколотила свою группу и сразу заявила о себе довольно громко. Группа начала завоёвывать разные концертные эстрады или площадки, как говорила сама Леди, в особенности после того, как ею заинтересовался Гюнтер Георгиевич, богатый человек, почти олигарх. Ради Леди он бросил семью и поселился с нею в роскошных апартаментах санатория, где Леди росла и где её имя обрело наконец свой настоящий смыл, хотя в устах обслуги и с ироническим призвуком. И вот эта-то Леди застрелила на рассвете Гюнтера Георгиевича Гарина из его собственного револьвера, немедленно признавшись в содеянном.
Анатолий заверил Аверьяна, что в комнате ничего не трогали. Вещи разбросаны, потому что убитый вместе с Леди собирался ехать в аэропорт. Посреди комнаты, действительно, стояли упакованные чемоданы. Убитый лежал на постели навзничь. Крови вытекло совсем немного. Рядом с ним на постели валялся револьвер.
Анатолий с удивлением наблюдал, как Аверьян, едва взглянув на убитого, нацедил из-под крана воды в блюдо, распахнул окно и поставил блюдо на подоконник. В окно потянуло влажным студёным воздухом, и Анатолий зябко поежился.
— Зачем это? — спросил он.
— Так полагается, — ответил Аверьян. — А теперь давай выслушаем эту даму.
Леди не вошла, Леди ворвалась в комнату, отбиваясь от милиционера, пытающегося схватить её за руки, так безудержно она жестикулировала.
— Да, я убила его, убила, иначе он пол-Москвы взорвал бы, — выкрикивала она.
Анатолий вежливо, но решительно заставил её сесть, и тогда из выкриков Леди кое-как выяснилось, что они с Гюнтером уже совсем собрались ехать в аэропорт, но перед самым отъездом Гюнтер сказал ей, что по дороге позади них взлетят на воздух дома, пусть она не пугается, он должен сделать это, а они поедут дальше и улетят как ни в чём ни бывало. Тут она схватила со стола револьвер и… и пристрелила его.
— Иначе я не могла, поймите, — театрально заламывала руки Леди, — надо же было остановить зло….
Видно было, что она успела заранее обдумать эту фразу. Впрочем, в машине Гюнтера, действительно, оказался пульт дистанционного управления, так что взрыв был вполне вероятен, может быть, неизбежен, почему миляевская милиция и сигнализировала наверх.
— Скажите, а на какой улице должен был быть взрыв? — спросил Аверьян.
— Этого я не знаю, не знаю, — замахала руками Леди. — Но вы видите: взрыва не было, взрыва нет, я предотвратила его… предотвратила зло!
Аверьян присмотрелся к ней. Леди была крупная, несколько более пышная, чем следовало бы в её возрасте, волосы, от природы более тёмные, были явно высветлены в парикмахерской. Она должна была проигрывать на сцене от своей пышности, но как знать, может быть, как раз это и способствовало её успеху кое у кого, например, у Гюнтера Георгиевича.
— Но по какому маршруту вы должны были ехать? Вспомните, он говорил вам, — настаивал Аверьян.
— Нет, нет, не говорил. Сказал только, мы сделаем крюк… Крюк… Но ведь взрыва не было, не было… я предотвратила зло!
— Поймите, если вы нам не назовёте адрес, вы ничего не предотвратили, только убили человека, — сказал Аверьян.
— Адреса я не знаю, не знаю! Он мне не сказал! Но я и так предотвратила зло, — выкрикивала Леди.
Краем глаза Анатолий опять увидел что-то голубое. Он глянул на окно. На подоконнике в блюде с водой плескалась большая птица с голубыми перьями, залетевшая, по-видимому, из парка. Увидев птицу, Леди сорвалась с места и бросилась к окну, размахивая руками с неподдельной теперь уже яростью:
— Вон, вон, прочь, проклятая, стерва, гадина, — надрывалась Леди. Птица вспорхнула с блюда, но не улетела, а заметалась под потолком, разбрызгивая воду с крыльев. У Анатолия в глазах замелькала всё та же голубизна, но Леди истерически взвизгнула, нагнулась, выхватила из борсетки, валявшейся на полу, миниатюрный пистолет и принялась стрелять. Милиционер кинулся обезоруживать её, она отбивалась от него одной рукой, а другой продолжала стрелять, но стреляла она не в милиционера и не в следователя, она стреляла в птицу с голубыми перьями. И тут же под выстрелы раздался возглас: «Ольгина, пять! Ольгина, пять!» Может быть, это кричала птица, а может быть, Леди, продолжая стрелять. В револьвере кончились патроны, и Леди уронила его на ковёр. Птица тут же вылетела в окно. Анатолий был уверен: то была та самая сойка.
— Ольгина, пять. Это и есть адрес? — обратился к Леди Аверьян.
— Нет, нет! Я не знаю адреса, не знаю, вам послышалось, послышалось, — отмахнулась от него Леди, всё ещё выкрикивая: — Стерва! Гадина! Проклятая!
Аверьян кивнул Анатолию, тот сделал знак милиционеру увести задержанную.
— Будем оформлять протокол о вооружённом сопротивлении при задержании? — спросил Анатолий.