Ласки молодого вождя нельзя было назвать умелыми и уверенными, однако они приносили удовольствие — горячее, жгучее, желанное удовольствие, что мощными импульсами пронизывало каждую клеточку тела, отзываясь спазмами в лоне. Не сдерживаясь, Мо’ат уже откровенно стонала в плечо оло’эйктану, с силой кусая кожу, вынуждая его вздрагивать, проявляя нетерпение и резкость в ласках.
Не в силах долее терпеть необузданное и жгучее пламя желания, Мо’ат настойчиво и грубо сжала бёдра Цу’тэя ладонями, красноречиво демонстрируя ему свою готовность. Сильнее раздвинув крепкие, стройные и удивительно длинные ноги, она призывно дёрнулась навстречу, принявшись настойчиво поглаживать и ласкать пальцами кожу любовника, надавливая на особо чувствительные к прикосновениям точки.
И когда Цу’тэй, поддавшись на умелые провокации цахик, приподнял её бёдра над землёй, приблизив вплотную к своим, Мо’ат откинула голову на влажную от росы траву, прикрыв глаза. Один толчок — быстрый, резкий и уверенный — и хриплый и протяжный стон вырвался из её груди. Пальцы же рук неосознанно стиснули траву, впились ногтями в рыхлую и влажную землю.
Краем уха Мо’ат уловила гортанное рычание Цу’тэя… Захотелось открыть глаза и заглянуть ему в лицо, дабы увидеть, как гримаса острого наслаждения искажает хищные и преисполненные дикой красоты черты. Однако сковавшая каждую клеточку тела волна наслаждения не позволила ей даже открыть глаза.
Цу’тэй же, продолжая держать её приподнятой над землёй, совершал уверенные и резкие толчки, рвано и слышно дыша сквозь стиснутые зубы. Черты его лица искажались от удовольствия и напряжения, а на лбу проступали бисеринки пота, что солёными каплями стекали по покрытой полосами коже.
Впервые в жизни он испытывал нечто подобное, впервые в жизни терялся в собственных ощущениях, эмоциях и чувствах. Каждый глубокий и резкий толчок отзывался яркой искрой наслаждения в затуманенном страстью разуме. Каждый несдержанный и выразительный стон распростёртой под ним цахик откликался в душе отзвуком гордости и самодовольства.
Мо’ат уверенно и самозабвенно подавалась навстречу толчкам оло’эйктана, выгибаясь в пояснице и сильнее сжимая длинными и крепкими ногами мужские бёдра, оплетала их, подобно лиане, желая почувствовать его как можно глубже в себе. Охваченная сладостным удовольствием, она водила ладонью по груди и животу Цу’тэя, наслаждаясь тем, как напрягаются тугие мышцы от её прикосновений.
Когда же Цу’тэй, утробно прорычав, излился в неё, Мо’ат ощутила, как ярчайшая вспышка наслаждения пронзила её тело, вынудив дугой изогнуться, сжав ладонями длинную траву. В следующую секунду она почувствовала горячее дыхание на своей шее и мимолётное — будто бы и случайное — прикосновение чужих губ.
Накрывший оло’эйктана экстаз волнами пробегал по его телу, мелкой дрожью отзываясь в напряжённых конечностях. Сил на то, чтобы опираться на руки, не было, и Цу’тэй, невольно дёрнувшись, опустился на лежащую под ним Мо’ат, прижав её к земле тяжестью своего тела.
Однако цахик и бровью не повела — только сильнее сжала ногами мужские бёдра, опустив ладонь на затылок Цу’тэя, вплетя пальцы в тёмные волосы, что выбились из тугой косы. После произошедшего между ними у Мо’ат осталось странное чувство, некоторый осадок… Дать ему объяснение она была не в состоянии, но понимала, что теперь не может охарактеризовать суть связывающих её с Цу’тэем отношений.
Разделив ложе с молодым вождём, Мо’ат утвердила себя на место его законной жены. Осознать и принять это было непросто — даже слишком — однако иных вариантов и быть не могло. Оставалось только согласиться со своим новым статусом — статусом супруги Цу’тэя и, возможно, будущей матери его детей.
Впрочем, мысль о последнем не вызвала в душе Мо’ат отторжение. Наоборот, разожглa в ней давно позабытое тепло — странное, до боли знакомое и вместе с тем невероятно далёкое, недосягаемое. Мысль о том, что она вновь может стать матерью, вызвала в её сердце отклик противоречивых чувств и эмоций: горечи, надежды, страха, тихой радости, блаженного спокойствия.
Мо’ат не противилась подобному развитию событий. В глубине души — в той части, что была сокрыта ото всех — она даже надеялась на то, что всё сложится именно так. Это стало бы добрым знаком для всего народа оматикайя. Молодой и сильный вождь вселил надежду в сердца На’ви, вселил в них хоть и слабую, но всё же веру. Мо’ат же была готова помочь супругу разжечь эту веру, упрочить её корни, позволив им разрастись…
К сожалению, планам её было не суждено сбыться: Цу’тэя тяжело ранили в пылу битвы… Теряя силы, страдая от боли, он передал бразды правления Джейку Салли — достойному воину, чужаку, сумевшему завоевать уважение и любовь На’ви.
Мо’ат приняла новость о гибели Цу’тэя пугающе спокойно, даже невозмутимо. Однако то было напускное, ложное спокойствие, вызванное нежеланием демонстрировать чувства перед оматикайя и, тем более, перед дочерью, что не отрывала от неё полного сожаления и печали взгляда.
Не каждая женщина сумеет смириться с потерей двух супругов… Однако Мо’ат была сильной и стойкой, а потому приняла смерть молодого вождя как данность. А если говорить откровеннее, то не приняла, а смирилась с ней, понимая, что нет смысла противиться и бежать от судьбы.
Да, она вновь лишилась супруга. Однако сумела приобрести нечто воистину ценное — то, на что даже не надеялась… Новая жизнь, сокрытая ото всех во чреве. Ощущение биения чужого сердца в себе. Это давно забытое чувство нельзя было ни с чем сравнить, невозможно было дать ему описание.
Приятно согревая сердце, оно излечивало старые раны, даруя надежду на то, что всё ещё может измениться, что судьба не оставит без награды тех, кто её заслуживает. Как не позволит достойным и сильным покинуть мир, канув в неизвестность.
Каждое существо после себя оставляет плоды. Каждое существо оставляет о себе память. В произнесённых словах, в совершённых поступках, в созданных творениях, в своём потомстве. И пока жива о тебе память, ты не умрёшь. Таков неизменный и неоспоримый закон бытия…