Дыбец ответил, что в Кремлевской стене замурована лишь половина пепла, оставшегося после кремации Хейвуда. Хейвуд завещал перевезти в Америку другую половину, захоронить рядом с могилами казненных чикагских анархистов.
— В прошлом году, — продолжал Дыбец, — когда я ездил в Америку заключать договор с Фордом, выкроил денек, съездил на чикагское кладбище, посидел около Билла. От Ай-Даблъю-Даблъю теперь ничего не осталось… Лишь воспоминания.
Дыбец помолчал. Я показал на книгу с сугубо прозаическим бухгалтерским названием, что лежала перед нами.
— А это вы, Степан Семенович, почему храните?
— Разверните.
Я откинул переплет и на титульном листе вдруг увидел надпись. Насколько помнится (конечно, я понимаю, что свидетельство памяти может быть и не вполне точным), все это вместе — крупный типографский шрифт заглавия и ниже несколько рукописных строк — выглядело так:
ОСНОВЫ СЧЕТОВОДСТВА, КОММЕРЧЕСКОЙ АРИФМЕТИКИ И ИСЧИСЛЕНИЯ СЕБЕСТОИМОСТИ
Затем от руки:
Или, что то же
(как сие ни парадоксально),
ГОСУДАРСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ
ЛЕНИН
И дата — какой-то день 1922 года.
Я недоуменно смотрел на эту надпись.
— Полистайте, — предложил Дыбец.
Развернув книгу, я прочел на случайно открывшейся странице: «У Маркса нет и капельки утопизма в том смысле, чтобы он сочинял, сфантазировал «новое» общество. Нет, он изучает, как естественно-исторический процесс, рождение нового общества из старого, переходные формы от второго к первому».
Нет и капельки… Ленинский характерный оборот. Удивленный, я воскликнул:
— Позвольте, какое же это счетоводство?!
— Догадались? «Государство и революция» в невинном переплете. Этот экземпляр повидал виды…
Я стал перелистывать книгу, проглядывая подчеркнутые карандашом строки. Должен покаяться. в ту пору приемы профессионала, добывающего рассказы бывалых людей для горьковского «Кабинета», слишком в меня въелись. Я умел, что называется, «завести» собеседника, пробудить в нем дух противоречия, легко находил, пускал в ход маленькие ловушки. При этом бывал и легкомысленным. Впрочем, нужны ли оправдания?
Я простодушно сказал:
— Не кажется ли вам, Степан Семенович, что капелька утопизма все-таки туда проникла?
Еще не договорив, я уловил, что достиг цели: мое замечание затронуло Дыбеца. Спокойное, нелегко, по всей вероятности, выражающее внутреннюю жизнь лицо чуть изменилось. Подбородок стал упрямым. Дыбец ответил:
— Ленин этого не находил.
— Вы разве его спрашивали об этом?
— Спрашивал. Именно об этом. Собрался с духом и спросил.
— И что же?
Держа карандаш наготове, я глядел на Дыбеца.
— Долгая песня, —сказал он. — Начинать надо издалека.
— Вот и хорошо… Наша заповедь, Степан Семенович, не спешить, не комкать.
— Нет, это займет слишком много времени. Но в сокращенном виде я, пожалуй, мог бы рассказать.
Дыбец невозмутимо смотрел на меня. Смугловатое лицо вновь приобрело добродушное выражение. Я взволновался, запротестовал. В сокращенном виде? Нет, ни Дыбец, ни я не имеем права сокращенно излагать, сокращенно записывать историю его жизни, в которую вплетено столько событий, столько встреч. И о разговорах с Лениным тоже сокращенно? Я даже не допускаю этой мысли. Нам с вами, Степан Семенович, не простят этого будущие поколения. Если понадобится, затратим двадцать, тридцать вечеров, но запишем полностью всю вашу жизнь. Запишем даже то, что кажется будто незначительным, ничего не пропустим. Так, только так, Степан Семенович, нас приучают работать в горьковской редакции. В общем, я выложил лавину аргументов.
— Что ж, попробуем, — наконец согласился Дыбец.
Обрадованный, я предпочел промолчать. Дыбец взял книгу, положил ее в конверт, стал собирать и другие бумаги. Мое внимание привлекли две или три газетные вырезки. Невольно я спросил:
— А это что такое?
— Грехи молодости: некоторые мои газетные статьи…
— Так покажите же.
— Пожалуйста.
Я просмотрел вырезанные из газеты столбцы не очень отчетливой печати на плохо выбеленной, рыхловатой бумаге первых лет революции. И вдруг меня поразили строки: «Отметит ли когда-нибудь историк эту повседневную, кропотливую, не крикливую работу самих масс? Придет ли когда-нибудь к ним, участникам великого переворота, который совершается в самых глубинах жизни, попросит ли нас, пока мы живы: свидетельствуйте перед историей?»
Дважды прочитав эти строки, я в удивлении заглянул даже на обратную сторону: да, я держал небольшую статью Дыбеца, вырезку из «Правды» 1922 года. А он невозмутимо поглядывал на меня.