25
На следующий день прошли еще километров двадцать пять. Опять падал снег и тут же на земле таял. У нас целыми днями мокрые ноги. Но когда идешь, ничего, ноги не стынут. А ночью забираешься в крестьянскую избу и отогреваешься.
Утром мы увидели на реке другой бронепароход под красным флагом. Днепр все-таки не замерз. Вот он, пароход, рукой подать, но как к нему подойти? Он стоит на середине Днепра. Зашагали мы в ближайшую деревню. Прокрутились до вечера. День-то короткий. Искали, у какого мужика есть лодка. Вечером никто не решился ехать. Переночевали. А рано утром подрядили парня, чтобы он довез нас на лодке к броне-пароходу. К нашему счастью, пароход подошел к берегу и набирал дрова. Значит, лодочник нам не понадобился.
Мимо часового я вбежал на пароход. За мной проскочила Роза.
— Ведите к капитану! — потребовал я.
Однако капитан оказался не военным человеком. К нам вышел военный комиссар. Я представился:
— Так и так, я такой-сякой, бывший военком боевого участка Красной Армии.
— А документы?
— Какие же документы, когда я прошел пешком столько-то верст сквозь расположение белых? Вот паспорт, выданный белыми.
— Ничего не выйдет. У меня жесточайший приказ: никого не брать на борт. Я не могу ослушаться.
— Как хочешь, но меня только силой снимешь.
— А нам недалеко ходить за силой. Сбросим, и точка. Приказ для меня не шутка.
Разговор идет на высоких нотах: я ругаюсь, он ругается. Подходят матросы. И вдруг возглас:
— Товарищ Дыбец! Здравствуй!
Кто-то меня обнимает. Я его не помню, а он меня узнал.
— Ты что, военком? На кого напал? Да ты знаешь, кто это такой! Он у нас богом был. Иди, товарищ Дыбец, с женой в кубрик. Никому тебя в обиду не дадим.
Комиссар сделал вид, что чем-то занят, и ушел. Нас провели в кубрик. Сидим, отогреваемся. Входит комиссар.
— Сейчас будем отчаливать. Вы лучше сойдите.
— Нет, не сойду, брат.
— Тогда договоримся по-хорошему. Мы через два часа должны остановиться около плавучей базы. И вас пересадим на базу. Дайте слово, что перейдете на базу, и я прикажу отчаливать.
— Ладно, даю слово. Но ты уговори, чтобы база нас взяла, а то, если и она откажет, придется нам только прыгать в Днепр.
Пароход отчалил. Мы с Розой сидим среди матросов. С нами наша картошка и соль. Поделились с братишками. Кто-то вскипятил чаек, и за кружкой чая этот матрос, который меня знал, расписывал мои подвиги. В такой беседе время, как вы понимаете, для меня пролетело незаметно.
Действительно, часа через два пристали к плавучей базе. Я пошел к капитану базы. Тот говорит:
— Это не мое дело. Я тут по сути только лоцман.
— А с кем разговаривать?
— С военкомом.
— А где он?
Капитан показывает на человека, который стоит ко мне спиной. Я обращаюсь:
— Послушайте, товарищ. Я Дыбец, военком такого-то боевого участка.
И вновь повторяется прежняя сценка. Человек быстро оборачивается, обнимает, целует меня. Этого-то парня я узнал. Когда-то в Бердянске он был одним из тех, что с моего благословения устанавливали на катерке пушку. Я помнил его простым матросом, теперь встретил военным комиссаром плавучей базы. Тут подошли и еще наши бердянские матросы. Всё честь честью: обнимаемся, жмем руки.
— Немедленно тащи сюда свою робу.
— Какая там роба? У меня остались единственные полпуда соли.
— Тащи. Пригодится и соль хорошим людям.
Я притащил Розу и соль. База должна была передать продовольствие двум бронепароходам и потом возвратиться в Гомель.
Тут в каюте на плавучей базе впервые за много-много дней я увидел наконец советскую газету. Это был небольшой листок, издаваемый политотделом. И к нашему восторгу, мы прочли оперативную сводку за 20 или, может быть, 21 октября 1919 года: Орел взят красными войсками, Красная Армия перешла в наступление на Южном фронте.
Не могу тут миновать одного характерного маленького эпизода. Надо вам сказать, что в последние две недели мы с Розой питались так скудно, что буквально готовы были волка съесть. Бердянцев на пароходе было человек восемь. Они радушно нас устроили. Мы отогрелись. Испытываешь такое чувство, что в родную семью попал. Теплынь. И возле тебя лежит газета с сообщением о победном ударе Красной Армии. Какого еще счастья желать после всех наших передряг, всех переживаний?
И, вообразите, подают большой казанок супа с картофелем и мясом. Мы с Розой вооружились ложками, сели за этот казанок и пришли в себя только в ту минуту, когда он оказался пустым. Я посмотрел вокруг, увидел вытянувшиеся лица. Выяснилось, что мы съели паек всех восьми человек. Этого я никогда не забуду. Мне стало так неловко, что готов был провалиться на дно речное. Вслух я сказал: