— Насколько я знаю, ваш муж работал у Уивера, — сказал я казенным голосом, словно объявлял о несчастье, которое не имело ко мне никакого отношения.
— Кто вам это сказал? — спросила она, не поднимая глаз. Она навернула тряпку на указательный палец и протирала сгибы вокруг дырок для шнурков.
— Один человек. Он случайно спросил, где я живу. А когда я ответил, сказал, что ваш муж там работал.
— Наверное, он еще что-нибудь говорил. Не то вы не стали бы заводить разговор… Вы, конечно, тут же выложили, что живете за гроши у вдовы Хэммонда.
— Нет. Я просто сказал, сколько плачу, и объяснил, что отрабатываю остальное, помогая по хозяйству.
— И он, конечно, подумал, что вы… настоящий рыцарь. Помогаете по хозяйству. Так вы ему и сказали? А он что же?
— Вам ведь не интересно, что говорят люди.
— Да, не интересно. — От огня в камине осталась только кучка жарких углей. Красные отблески ложились на коричневый башмак, который она надела на руку. — Мне не нравится, когда говорят про Эрика, вот что, — сказала она.
— Я и не стал бы о нем говорить.
— Мне все равно, когда сплетничают обо мне. Они только этим и занимаются. Когда он умер, они болтали… ну, это все равно. Я не люблю, когда треплют его имя.
Позади дома играли дети. У них под ногами скрипела выброшенная за двери зола. Они кричали и визжали в темноте.
На соседнем дворе мальчишка Фарер проверял мотор своего мопеда; мотор трещал, чихал и глох. Там всем было весело. Я встал, собираясь уйти.
— Что про него говорят у Уивера? — спросила она.
— Я только раз слышал, как о нем говорили.
— Наверное, сами разболтались, вот и зашел о нем разговор.
— Нет. Я никогда даже не произносил его имени.
Она вытащила руку из башмака и поставила его рядом с другим.
— Знаете, когда Эрик умер… я… для меня рухнул весь мир. — Ее черный силуэт совсем поник. — Он часто говорил, что не знает, зачем живет. Он говорил: «Зачем я родился?» Когда он это повторял, я чувствовала, что я ему плохая жена. Я не смогла заставить его поверить, что он нужен… — Она подняла глаза. — Наверное, не надо было это вам говорить? — спросила она.
— Да ничего…
— Нет, я хотела сказать, что не надо этого говорить такому, как вы. Уверенному в себе. Вы ведь, наверное, так это называете. Свое бахвальство. Вас, кажется, никакие сомнения не мучают, как Эрика.
— Я заговорил об этом только потому, что вы начали чистить эти башмаки.
— А что тут такого? Вам что, не нравится смотреть, как я это делаю?
— Да нет… я ведь уже сказал, что мне все равно.
Я увидел, что она плачет. И ушел, пока ничего не началось.
Второй пробный матч показался мне легче первого. Главное, мне незачем было особенно надрываться: один идиот каждый раз вырывался из схватки вслепую, а мяч держал кое-как. Мне нужно было только встать у него на дороге — он никогда не смотрел, куда несется. Подставишь плечо ему под челюсть, и он валится, как кукла. Я даже сосчитал, сколько раз он так хлопался. Четырнадцать. У него на лице живого места не осталось. В пятнадцатый раз его унесли с поля. До чего же можно одуреть! Значит, я могу хорошо играть в защите.
Джонсон меня злил. Сам не знаю, почему я больше не мог видеть, как он торчит на фоне Бэттли. Я не торопился вылезать из бассейна, потом еще дольше одевался, но он все равно меня дождался. Ему показалось, что я себе что-то повредил, и его беспокойство разозлило меня еще больше.
— Мы уже уезжаем. Я не думал, что ты будешь меня ждать, — сказал я.
— Мне только хотелось узнать, как ты себя чувствуешь, Артур. — Он оглядывал меня с ног до головы, проверяя, действительно ли я цел и невредим.
— Куда ты собираешься? — Я старался скрыть раздражение.
Он пожал плечами, но, когда я взялся за поручень, чтобы вскочить в автобус, он схватил меня за руку.
— Автобус еще не уходит, — сказал он. — Пойдем выпьем чаю.
— Они ждут только меня. Ребята хотят вернуться в город. — Я кивнул на озадаченные лица за стеклами автобуса. Все устали, у всех что-нибудь болело, всем хотелось скорее уехать.
— А ты придешь сегодня в «Короля»?
— Не могу.
— Не можешь?
— Я уже договорился.
Джонсон начал догадываться, в чем дело.
Он подсунул под кепку сивую прядь, которая вечно выбивалась наружу.
— Когда же я теперь тебя увижу? — Он хмуро посмотрел на меня из-под кепки, как он думал, с упреком, но взгляд получился просто ошарашенным. — Ты только скажи когда, Артур. Ты меня знаешь. Я буду на месте.