— Но мистер Уивер заверил меня, что она не может убежать, — говорит он таким тоном, как будто уже много раз повторял это про себя. — Впрочем, раз вам не терпится войти в дом, Артур, я не хочу вас задерживать. В конце концов несчастный пес принадлежит мне. А владение собственностью всегда сопряжено с риском. Если вы застудите зубы, вам придется плохо.
— Сколько сейчас времени?
Он вынимает часы.
— Почти десять минут одиннадцатого, — говорит он и поворачивается к кустам, как будто мой вопрос снова напомнил ему о собаке. Я смотрю на него и не верю. Все это из-за какого-то жалкого пса!
За домом, возле кухонной двери, где останавливаются фургоны, стоит старый прославленный «роллс» Слоумера. Я вхожу в кухню и умываюсь под краном. Оказывается, у меня все ладони в порезах. Я вытираю руки, чищу костюм и начинаю осматриваться.
Из гостиной вынесена почти вся мебель, хотя обои с листьями остались; здесь танцуют. На подушке развалился Томми Клинтон, он, мигая, смотрит на меня и не узнает. В остальных комнатах устроены бары, буфеты и места для отдыха. В холле толпа во главе с мэром и олдерменами-лейбористами поет регбистские песни на рождественский мотив. «А ну еще, а ну еще, а ну давай!» Они медленно движутся вокруг елки, вытащенной на середину комнаты; половина волшебных фонариков помята, они похожи на подгнившие плоды.
Из буфетной доносится голос Мориса: он поет, отставая на одну-две строчки от певцов в холле. Стучу в дверь и окликаю его.
— Это ты, Артур? — кричит он. Ключ поворачивается, и Морис смотрит на меня из-под полуопущенных век.
— Тебе что, дружище? — Он без рубашки, кожа еще горит после дневной игры, некоторые ссадины снова начали кровоточить. — А я думал, Томми запер тебя наверху.
— Я только что выбрался.
Он смеется не меньше минуты. Джудит, секретарша мэра, выглядывает из-за его плеча и улыбается, пьяно покачиваясь.
— Где ваши зубы, Тарзан? — спрашивает она. — Решили догнать золотую молодежь выпуска 1934 года?
— А что вы предлагаете?
— Ах, черт! Вам я многое могу предложить.
— Э-эй, потише! — говорит Морис.
— Ты видел Уивера? — спрашиваю я его.
— Не видел целую вечность, малыш. — Он медленно трясет головой, стараясь очухаться. — Может, войдешь? Я сейчас уйду. Холодно, как в тюрьме, а эта стерва — лед, верно, дорогая? Может, у тебя она оттает. — Он захлопывает дверь и запирается. Через минуту раздается крик: — Ты еще здесь, Артур?
— Да.
— А чего ты дожидаешься? — Оба хихикают.
Я подымаюсь по лестнице мимо второго азиатского ландыша, в листьях которого видны странные плоды: бюстгальтер и еще что-то шелковое. Дверь в большую спальню слегка приоткрыта. Только я собираюсь заглянуть в щель, как дверь распахивается настежь, и Уивер, чуть сощурившись и едва заметно улыбаясь, устремляет на меня голубые кукольные глаза. Он во фраке, и на его мгновенно изменившемся лице написано, что я грязное назойливое ничтожество.
— Надеюсь, я вам не помешал, Артур? — спрашивает он.
Я говорю «нет» и качаю головой.
— Неужели вы оставили праздник, чтобы просто так подняться сюда? — продолжает он. — Что вам нужно?
Прежде чем я успеваю придумать что-нибудь язвительное, из-за двери доносится голос миссис Уивер.
— Это Артур Мейчин, дорогой? Почему ты не попросишь его войти?
— Входите, Артур, — говорит Уивер.
Я вхожу, протискиваясь мимо него.
Что верно, то верно — лежать на кровати миссис Уивер приятно. Люстра сверкает прямо у меня над головой, и вся комната залита светом. Позади во всю стену гобелен с изображением охоты: собаки вонзают зубы в маленькое бесцветное животное, и оно уже истекает кровью.
Слоумер улыбается, глядя на меня, и поднимает рюмку, показывая, что я должен выпить.
— Выпейте, молодой человек, — говорит он топким ломким голосом, похожим на шелест бумаги. — Ведь это бывает только раз в год.
Для него наверняка не чаще.
Когда я входил в комнату, он тем же тоном сказал:
— Значит, это тот самый молодой человек, которому сегодня выбили зубы.
Рюмка в моей руке пуста. Я прячу ее в кулак и делаю большой глоток.
Кажется, никто толком не знает, что мы празднуем. И уж во всяком случае, мы не веселимся. Уивер сидит в кресле около двери и, расставив колени, смотрит на ковер: он только что пролил вино, и маленькая лужица впитывается в ворс, превращаясь в темное пятно. Миссис Уивер расположилась возле окна недалеко от меня и со сдержанной злостью разглядывает ту же лужицу.
Долгое время мы сидим и молчим, потому что для Слоумера в смысле развлечений это, кажется, предел мечтаний. Я все время думаю, как бы отделаться от него и от Уивера и на несколько минут остаться наедине с миссис Уивер, которая в своем узком платье, отливающем серебром, жжет меня с расстояния в три ярда.