Прямых улик против Сары нет, арестовывать ее, по сути, не за что, хотя инспектор Лестрейд и намеревался это сделать. Но я отговорил его: вовсе не очевидно, что именно Сара украла монету, и в случае ошибки он может попасть в глупое положение. Помимо горничной, под подозрение Лестрейда попала еще кухарка Сэнджел. У нее также есть мотив: больной муж и двое маленьких детей. Теоретически она тоже могла взять ауреус — если тот, допустим, выскользнул из рук спящего мистера Стоуна и скатился вниз по лестнице. Увидела монету, подняла ее, ну а дальше — так же, как и с горничной: положила к себе в карман и унесла домой.
При допросе кухарка заявила, что после обеда находилась на кухне и занималась посудой, на второй этаж не поднималась — нечего ей там делать. Ее видела горничная Сара, они по-дружески болтали. Таким образом, обе женщины подтверждают показания друг друга. Хотя, конечно, назвать это стопроцентным алиби нельзя.
Наименьшее подозрение у инспектора вызвали слуга Уинстон Фирби и садовник Джейкоб Мортимер: они много лет служат у мистера Стоуна и никаких претензий никогда к ним не было, к тому же они получают хорошее жалованье. Однако и их тоже нельзя сбрасывать со счетов — соблазн иногда бывает слишком велик. В кабинет, помимо прочего, мог проникнуть и кто-то с улицы, скажем, случайный воришка. Шел себе мимо, увидел открытое окно, залез из любопытства, а там — золото! Правда, непонятно, почему тогда он не взял и другие монеты, тоже весьма ценные? Хотя, с другой стороны, вор мог схватить первое, что увидел — и деру, пока не поймали! В общем, версий у Лестрейда много, но ни одной — серьезной, подкрепленной уликами.
Вчера вечером инспектор прислал мне телеграмму, попросил приехать, еще раз осмотреть место происшествия и поговорить с прислугой, а затем поделиться своими соображениями. Пожалуй, я приму его приглашение — надоело сидеть без дела! И тебя, дорогая Альма, хочу взять с собой: давай прокатимся за город! Составишь мне компанию, правда? Мне, полагаю, пригодится твой тонкий собачий нюх… Попрошу быть еще доктора Ватсона, если он, конечно, сможет. Ну, так как, Альма, едем?
Я согласно гавкнула: в любом случае, это приятней, чем сидеть и скучать в жарком, пыльном, душном Лондоне. Наконец у нас с Холмсом появилось новое расследование! Как же это чудесно!
Глава четвертая
Через час с четвертью мы были уже на Кросс-стрит, в Кройдоне. Кебмен подвез нас прямо к особняку — тот стоял рядом с дорогой. И, как справедливо заметил Лестрейд, забраться на второй этаж мог любой человек — вся внешняя стена здания была плотно увита темно-зеленым плющом. Даже особой сноровки для этого не требовалось — просто держись за стебли и подтягивайся вверх.
Мы с Холмсом были вдвоем, доктор Ватсон, к сожалению, не смог составить нам компанию — навещал своих больных. У садовой калитки нас встретил инспектор Лейстрейд — худощавый, нервный, с тонким, острым, подвижным лицом. По желтой кирпичной дорожке мы подошли к дому — невысокому белому строению с красной черепичной крышей. На крыльце нас встретил старый слуга Уинстон Фирби: седой, медлительный, сутулый, с выцветшими, потухшими глазами. Его бледное морщинистое лицо было обрамлено пышными белыми бакенбардами, которыми он, очевидно, очень гордился. Одет Фирби был в парадную ярко-зеленую ливрею, правда, изрядно поношенную.
— Мистер Стоун ждет вас, джентльмены, — скучным, бесцветным голосом произнес старый слуга и впустил нас в особняк.
На секунду взгляд его пустых, блеклых глаз задержался на мне: очевидно, он решал, можно ли впускать в дом собаку. Шерлок Холмс показал на меня:
— Это полицейская такса, она нужна нам для расследования.
Лестрейд тоже кивнул, подтверждая эти слова, и меня пропустили. По скрипучей деревянной лестнице, устланной истоптанной и местами даже рваной ковровой дорожкой, мы поднялись на второй этаж, в кабинет хозяина. У окна за массивным письменным столом сидел мистер Стоун — в пестром восточном халате (впрочем, тоже далеко не новом) и в мягких домашних туфлях.
Он поднялся, приветствуя нас, но это была лишь дань вежливости. Вряд ли мистер Стоун был рад нам… Его маленькие острые глазки смотрели на нас пристально, настороженно и, пожалуй, с большим недоверием. Старый джентльмен, похоже, совсем не любил гостей, особенно из полиции. Глубокие вертикальные складки возле губ и выдвинутый вперед подбородок выдавали в нем человека упрямого, твердого характера, волевого, верного своим принципам, раз и навсегда заведенным в далекой юности.