Об этом романе уже пошли слухи в окололитературной среде. Слухи исходили от самой Аглаи. О нем она вещала во всех своих последних интервью. «Это будет моя лучшая книга», — намекала она одному изданию. «Это будет совершенно необычный для меня роман. Роман, в котором я предстану совершенно в ином качестве», — обещала она второму. «Прежней Аглаи Канунниковой не будет никогда», — пугала она третье.
В умении заворачивать интригу вокруг собственной жизни и собственного творчества ей не было равных. И Аглая добилась своего: книга еще не была написана, а за нее уже начали борьбу несколько крупных издательств. Я и сама оказалась вовлеченной в перипетии этой борьбы: не было дня, чтобы не раздавался телефонный звонок по поводу «возможной… э‑э… публикации… э‑э… госпожи Канунниковой… э‑э… в нашем издательстве. Вы бы не могли… э‑э… передать ей…».
Отчего же не передать, только все это — пустые хлопоты.
Ни большие деньги, ни раскрутка ее не волновали. Она раскрутилась задолго до последнего романа, а что касается денег… Деньги были для Аглаи такой же функцией, как и все остальное.
…Из‑под плотно закрытых дверей Аглаиного кабинета просачивалась узкая полоска света. Не спит, надо же! Хотя чему удивляться, я ведь тоже не сплю.
В меня как будто вселился бес филологического вуайеризма: плохо соображая, что делаю, я приблизилась к дверям и попыталась заглянуть в замочную скважину (раньше я и подумать не могла о таком святотатстве!). Но все было тщетно: с противоположной стороны в дверях торчал ключ. Тогда я приложила к ним ухо: в кабинете кто‑то разговаривал.
Черт возьми, что значит — «кто‑то»? Аглая, вот кто!
Интересно, с кем она беседует? Насколько мне известно, телефона в кабинете нет, как нет ни телевизора, ни даже самого завалященького радиоприемника (это отвлекало бы примадонну от работы). Но не может же она разговаривать сама с собой, да еще среди ночи!
Хотя… Что я могу знать о ночах Аглаи?..
Мореный дуб, из которого были сооружены двери, не оставлял практически никаких шансов, но все же мне удалось разобрать обрывок одной‑единственной фразы:
«…не стоит мне угрожать. И шантаж у вас не пройдет. Это напрасная трата времени».
Пока я переваривала услышанное, в кабинете раздались шаги. Кто‑то приближался к двери. За которой стояла я, да еще в красноречивой и совершенно недвусмысленной позе. Встреча с кем бы то ни было (а тем более с самой хозяйкой) вовсе не входила в мои планы, и через десять секунд я уже лежала на диванчике, в холодных объятиях Ксоло.
Просто потому, что больше прилечь было негде. А лучше всего мне думается в горизонтальном положении. Постельная страсть к анализу всегда подводила меня, из‑за нее я не слишком преуспела как сексуальная партнерша. Неизвестно, когда во мне выработался этот рефлекс, но он выработался: легла — думай! И никаких посторонних занятий любовью.
А подумать было о чем.
Во‑первых, Аглае кто‑то угрожает.
Во‑вторых, ее пытаются шантажировать.
И, в‑третьих, ей плевать на шантаж. Как и на все остальное.
Но я слишком мало знала об Аглае, чтобы уложить услышанное хоть в какой‑то контекст. А — следовательно, должна узнать больше. Движимая этим совершенно естественным желанием, я соскочила с лежанки, едва не раздавив при этом голозадую и голоногую Ксоло, и направилась к своему рабочему столу. Там, в нижнем ящике, стояла моя универсальная литровая банка, ловко закамуфлированная под емкость для ручек и карандашей.
Стараясь не издавать лишних звуков, я вынула карандаши и приставила банку к стене. Возможно, кое‑что прояснится.
Но ничего и не думало проясняться. В кабинете не было слышно ни звука. Кроме равномерного постукивания с интервалом в секунд пятнадцать‑двадцать. Постукивание отдаленно напоминало удары метронома.
И больше ничего.
Но, черт возьми, ведь кто‑то вынудил Аглаю произнести: «…не стоит мне угрожать. И шантаж у вас не пройдет. Это напрасная трата времени».
Довольно скоро у меня стали затекать руки (как оказалось, «заточенными под член» они бывают не только у неудавшихся домработниц); банка из подслушивающего устройства превратилась в орудие пытки, а потом…
Потом за моей спиной раздался ласковый шепот:
— Подслушиваете, маленькая дрянь?
Банка выпала у меня из рук и с оглушительным звоном разбилась. С таким же оглушительным звоном разбилась моя недолгая карьера личного секретаря. Я прилипла к стене, не решаясь обернуться. Но боковым зрением видела, как Аглая уселась на диванчик и взяла Ксоло на руки. И принялась легонько поглаживать ее лысый, вытянутый череп.