1. Малый Татарский переулок, 4/1, флигель во дворе — пироманьяк (7 пожаров в административных зданиях, 35 погибших);
2. Ул. Василисы Кожиной, 2, центр «Ваш досуг» — детское порно (подпольная студия, продажа кассет в страны Западной Европы);
3. 2‑я ул. Усиевича, 13, подвал — сатанисты (осквернение могил, ритуальные убийства подростков не старше 15 лет);
4. Бульвар Матроса Железняка, центр госпитализации и перевозки рожениц — врачи‑убийцы (использование абортивного материала для медицинских опытов, похищение младенцев)…
Далее следовало еще девять пунктов, но и первых четырех мне было достаточно. Я искоса посмотрела на потомка Зигфрида:
— Что это?
— Достопримечательности, которые мне необходимо увидеть.
У меня отвисла челюсть. А на то, чтобы водворить ее на место, понадобилось несколько минут. После чего я робко спросила:
— Может быть, лучше начать с чего‑нибудь… менее душераздирающего? С Красной площади, например? Или с храма Христа Спасителя?
Райнер‑Вернер сразу же поскучнел:
— Да, конечно. О Христе Спасителе я как‑то не подумал…
— Где вы раздобыли все эти ужасы? — Я напрягла память, но ни одного громкого процесса, связанного с пироманьяком или сатанистами, не вспомнила (хотя по поручению Аглаи отслеживала все судебные новинки). А врачи‑убийцы стойко ассоциировались у меня лишь с почившим в бозе Иосифом Виссарионовичем. — И кто вам дал такую информацию?
— Это моя работа, — Райнер‑Вернер осклабился и явил мне клыки — непорочно‑белые, как стены аббатства св. Бригитты Шведской.
— Ваша работа? — изумилась я.
— Я перевожу русские детективы. Все эти места подробно описаны в книгах. Я хотел бы увидеть их воочию, получить, так сказать, эмоциональный заряд… Для переводчика это важно.
Я мысленно прогундосила осанну Аглае Канунниковой: до чего метресса никогда не опускалась, так это до использования в своих книгах абортивного материала.
Остаток пути до гостиницы я вполуха слушала разглагольствования Райнера о брутальности русского детектива, а также о его излишней, почти клинической, физиологичности. Когда же такси притормаживало у светофоров, немец переходил к лирическим отступлениям. Из них я узнала, что папашка Райнера — der erhaben Mann[8] и к тому же владеет маленькой типографией в Нюрнберге. Что он на всю жизнь остался верен русским женщинам (последняя русская жена оттяпала у папашки полдома, но это пустяки). И что сам Райнер написал исследование по русской же ненормативной лексике. И теперь несказанно радуется, когда находит знакомые слова в переводимых им детективах (а радоваться приходится часто). Что с писательницей такого калибра, как фрау Канунникова, он работает впервые, и это большая честь для него (до сих пор Райнер‑Вернер месил дерьмо одноразовых триллеров, хотя и в них находил свою прелесть).
Кроме того, простой, как пачка маргарина, бундес два раза срыгнул, три раза испортил воздух и непрестанно чесал в паху.
Когда мы (наконец‑то!) подъехали к гостинице «Минск», где для душки Райнера был заказан номер, свершилось то, что должно было свершиться: я его возненавидела.
И укрепилась в своей ненависти еще больше — после того, как он шепнул мне на прощание:
— Вы не подскажете, meine liebe[9] Алиса, где я могу найти проститутку?..
…Я так ничего и не сказала Аглае о письме.
Я просто сунула конверт в нижний ящик стола и решила забыть о нем. Забыть получилось на следующий же день, когда в квартире Канунниковой нарисовался оглашенный немец.
Но до этого был еще тихий вечер с Аглаей.
— Ну, и как вам этот гибрид платяного шкафа с вибратором? — спросила она, стоило мне только переступить порог.
— Ужасно, — я рассталась с Рабенбауэром не больше сорока минут назад, и поэтому впечатления от встречи были особенно сильны. — Вы собираетесь с ним работать?
— Вы. Работать с ним будете вы. Я, к сожалению, даже не смогу появиться в его обществе.
— Почему?
— Он смотрится как профессиональный жиголо. Даже если на него напялить профессорскую мантию, усадить в инвалидное кресло и дать в руки воздушный шарик. Все подумают, что Аглая Канунникова завела себе жеребца на старости лет. И предается порочным страстям. А у меня репутация.
А у меня, выходит, нет.
— Вы можете представить его как прототип героя вашей новой книги, — сказала я первое, что пришло на ум.